Отрочество
Шрифт:
— Может быть, — согласился Саша. — Только я не знаю, с чего начать…
— Начните попросту, — посоветовал Александр Львович.
— Ладно. Я — попросту… В общем, все было не так… то-есть не все… To-есть то, что вы сказали о дружбе, правильно, но у нас с Даней вовсе не так — иначе, и понимаете…
— Понимаю, Саша.
Саша с удивлением и благодарностью поглядел на своего понятливого слушателя и стал уже спокойнее и увереннее рассказывать о том, что мучило его с той минуты, как он проснулся. А проснулся он сегодня гораздо раньше обычного. В комнате было еще совсем
Нет! Дело было не в тройке. Он виноват. Виноват, конечно, не в том, что не сумел как следует выручить Даню. Его вина и глубже и серьезнее.
Саше виделась то Данина лохматая голова, то Данины широко раскрытые, чуть-чуть косящие глаза, то Данина рука в варежке, протянувшаяся за его, Сашиным, портфелем.
«Нет!.. Возьмите в залог наш старый, плохой портфель!»
«Наш»! Данька считал, что все у них общее. А он, Саша, преспокойно унес домой «наш» новенький, красивый портфель с серебряными буквами и чистыми учебниками и предоставил Дане самому выручать «наш» плохой портфель.
Но ведь он же знал Даню! Даня хоть и сам придумал раздобыть у дворника тару, а боялся тогда войти в дворницкую, чтобы попросить мешки. Боялся! А для общего дела пошел. За мешками пошел, а для себя не смог.
Значит, надо было помочь ему. Тогда помочь, а не во время контрольной.
Это раз. А два — это то, что все — и ребята и Александр Львович — считают, будто бы он, Петровский, в их дружбе главное лицо и будто Яковлев тащится за ним в хвосте.
А ведь это не так!
Вот даже, например, в этой истории со сбором лома. Если бы Даня со всей своей суматошной горячностью не сбрехнул про полтонны, а потом не заразил всех этой своей горячкой, кто его знает, может быть их звено и в самом деле провалилось бы. Даже наверное провалилось бы.
И так во всем.
Их дружба считается неравной. А у них настоящее равенство, и если неравенство есть, то это Яковлев играет первую скрипку. И было бы нечестно не признать этого.
Пока Саша лежал в постели, положив руку под голову, и, прищурившись, рассматривал светлые щели в камышовой шторе, он не только все это продумал, но и подготовил целую речь, которую непременно скажет учителю.
Саша ясно представил себе, как стоит у окна учительской во время большой перемены, глядя Александру Львовичу в глаза и даже слыша свой голос: «…Я, понимаете, не тащил его за собой, Александр Львович…»
Но он встретил учителя на полдороге. Все вышло не так, как он придумал, и речь не удалась. Слова срывались с Сашиных губ в беспорядке. Он говорил бессвязно, захлебываясь. Но Александр Львович его не перебивал.
— Так, так, понятно, — подбадривал он время от времени Сашу, особенно тогда, когда слова его становились совсем непонятными.
На пороге школы учитель и ученик остановились.
— Всё? — спросил Александр Львович, слегка улыбаясь.
— Всё, — ответил Саша.
И вдруг Александр Львович стал непривычно серьезным.
— Вы сами не знаете, как помогли мне сегодня, Петровский, — сказал он
Заболела учительница географии. Ее заменил Александр Львович. Он был мастер на все руки и в случае надобности мог заменить еще и математика и физика.
После урока, во время большой перемены, Александр Львович сказал Дане:
— Яковлев, помогите-ка мне снести карты в географический кабинет.
Саша Петровский, который не отходил в этот день от Дани и все время с опаской поглядывал на Александра Львовича, предполагая, что у них с Даней непременно состоится сегодня какой-нибудь разговор, встревоженно посмотрел на учителя.
Нынче в классе дежурил Семенчук. Он лез из кожи (по понятию Петровского и Яковлева), все время торчал около открытой форточки, тер доску то мокрой, то сухой тряпкой, поднимал с полу соринки, перышки, бумажки…
— Я, я снесу! — громко хлопая крышкой парты и дожевывая на ходу бутерброд, крикнул Семенчук и, не дождавшись ответа, грохоча сапогами, прошел по узкому проходу между партами и, протянув вперед огромную руку, снял со стены две карты. — Может, еще чего-нибудь поснимать? — спросил он с готовностью. Его рот жевал. На большом подбородке примостилось несколько хлебных крошек. Серые добрые и доверчивые глаза услужливо и миролюбиво заглядывали в глаза Александру Львовичу.
— Да нет, вы завтракайте, — сказал учитель. — Ми уж как-нибудь сами с Яковлевым.
Пока Даня смущенно сворачивал карты, Александр Львович стоял рядом с ним и напевал себе под нос:
Чтобы тело и душа Были молоды. Были молоды…— А глобус? Глобус где? Прихватите-ка и глобус, Яковлев.
Выходя из класса с рулонами карт, зажатыми подмышками, Александр Львович легонько толкнул коленкой закрытую дверь. Ветер, влетевший в форточку, обрадовался и, перестав быть ветром и став немедленно сквозняком, проволокся по классу.
— Уф! — с досадой сказал Александр Львович. — Сквозняк!
— Дикий сквозняк! — вторил ему Яковлев.
— Чорт, сквознячище! — виновато сказал Семенчук и прикрыл форточку.
У Петровского сжалось сердце. Неужели он по глупости предал Даньку? Может быть, ничего не надо было рассказывать?.. Что-то сейчас будет?..
Яковлев, обернувшись, перепуганно посмотрел Саше в глаза.
Сквозняк прошуршал в рулонах, словно в пустом туннеле, и все трое прошли в коридор: учитель, Яковлев и сквозняк.
Географический кабинет был пуст.
Александр Львович свалил рулоны на стол и закурил. Даня, все еще стараясь не смотреть на учителя, быстро взобрался по ступенькам стремянки и поставил глобус на шкаф. Он хотел так же быстро спуститься вниз, но Александр Львович мечтательно облокотился на одну из ступенек лестницы, и Даня остался сидеть наверху, словно кот на заборе. Александр Львович как будто забыл о нем. Удобно опершись локтем на ступеньку, он смотрел в окошко, видно сильно о чем-то задумавшись.