Отрок московский

Русанов Владислав Адольфович

Они подошли к трупам. Лесное зверье и птицы постарались на славу. Лиц и рук не осталось ни у кого из убитых. А вот одежда и оружие. Татарские куяки и калбаки ни с чем не спутаешь. Почти два десятка ордынцев лежали ровнехонько. Сразу видно – свои укладывали. Хоть нукуры и не смогли похоронить товарищей согласно обычаям предков, но последние почести воздать постарались: мечи, сабли и луки оставили при покойниках, раздевать и разувать не стали. Смолян свалили как попало. Но одежду и обувь тоже не тронули. Скорее всего, татарский отряд не за добычей

в полоцкие земли заявился. Зачем обременять себя и коней лишним грузом? Стало быть, никакие другие ордынцы здесь оказаться не могли…

– Это он, – одними губами прошептал Никита.

– Кто – он? – не понял литвин.

– Федот. Татарва его Кара-Кончаром называет. Помнишь, Улан рассказывал?

– Помню. – Вилкас охнул, полез пятерней под мохнатую шапку. – Он же…

– Да. Он моего учителя убил. Который и его учителем тоже был. Он меня хотел убить.

– Я помню.

Никита крутанул течи в пальцах. Как давно он не держал их в руках.

– Знаешь, Волчок, я боюсь.

– Да ладно! – опешил литвин. – Ты? Боишься?

– Боюсь. Дядька Горазд всегда говорил, что Федот лучше моего учился. К моим годам он ему уже мечом работать доверял. А мне только подержать давал. Стойки, равновесие…

– И что?

– У него теперь меч учителя. Посмотри на этих смолян. – Никита указал на одного убитого дружинника, горло которого перечеркивал ровный разрез. – Все сходится… Правду Улан говорил – Федот и учителя только потому убил, что мечом хотел завладеть.

– Пускай подойдет поближе! – Вилкас взмахнул палицей.

– Ты себе представить не можешь, как он опасен. – Парень покачал головой. – Смотри! Этот убит цзянем. И этот, и эти двое… Он, почитай, в одиночку половину смолян положил, если не больше.

– Ничего! Не надо бояться, Никита! Ты с кинжалами. Я с дубиной. А если сзади еще Улан с луком стоять будет? И оборотни… Какой Федот нас напугать может? Федот, да не тот…

Он улыбнулся и хлопнул друга по плечу.

Никита через силу ответил на улыбку.

Потом сунул кинжалы за пояс и отвесил земной поклон мертвому воеводе.

– Прости, Илья Приснославич, что убили тебя, выходит, из-за меня. Извини, что меня рядом не было. Я за тебя отомщу. Пускай я еще не дружинник, а отрок. И возрастом, и умением. Но я стану дружинником и за землю Русскую еще поборюсь.

Развернулся и пошел прочь, не оглядываясь. Знал, что Вилкас не отстанет.

«Как Василисе сказать, что убили воеводу Люта? – вдруг подумалось. – Да… Это если доведется свидеться».

Выходили к костру, разведенному оборотнями, молча. Каждый думал о своем. Никита не знал, что ощущает Вилкас. Сам же он чувствовал страх. Парень прекрасно отдавал себе отчет – против Федота он не боец. По словам Горазда, хотя старик и не очень любил вспоминать о сбежавшем ученике, тот схватывал движения быстрее Никиты и учился прилежнее, изнуряя себя упражнениями. И не стоит забывать, что после ухода от учителя Федот много лет посвятил сражениям и войнам, оттачивая мастерство не в потешной схватке,

а в смертельном противостоянии.

Теперь отряд, возглавляемый этим беспощадным и умелым бойцом, бродит где-то рядом. Улан говорил, что из улуса Ялвач-нойона с Федотом отправились две с половиной дюжины нукуров. Сколько их лежало сегодня под березками? Меньше, ой как меньше. И какие бы слова утешения ни говорил Вилкас, Никита боялся.

Хлопотавший у костра Улан сразу заподозрил неладное.

– Что случилось, Никита-баатур?

Парень только рукой махнул. Сел у огня, уставился в пляшущие по сухому хворосту язычки пламени.

Татарчонок не отставал. Зудел и зудел над ухом, как назойливый овод. Никиту начала разбирать злость, и он едва не сорвался. Мог накричать на ордынца, обидеть, а за что, спрашивается? За свой страх и нерешительность?

Одернул Улана Финн. Мудрый старик, возможно, и не догадывался, что творится в душе у парня, зато лучше молодых знал, когда туда стоит лезть, а когда лучше помолчать. Он приказал татарину успокоиться и заняться делом. Скажем, пойти хвороста наломать, а то этого до утра не хватит. Сын нойона что-то пробурчал в ответ невразумительное, надулся, как мышь на крупу, но перечить не посмел.

Когда он вернулся, Никита уже остыл и успокоился.

Вытащил из-за пояса течи и положил их на снег перед собой. Так, чтобы все видели.

– Ну и что это за игрушки? – негромко проговорил старый оборотень.

– Это оружие, бабай! – воскликнул Улан и тут же смутился, потупился. Видно, подумал, что вновь получит выговор.

– Эти клинки – оружие, – поддержал ордынца Вилкас. – В умелых руках – смертоносное.

– И где же ты их взял, Никита? Не в лесу нашел ведь, в конце концов? – Старик разгладил бороду. – И чьи они?

– Мои, – ответил парень. Вздохнул и рассказал все без утайки. О том, как, убегая из смоленского поруба, бросил оружие, о том, как нашел Илью Приснославича мертвого, умершего мученической смертью, о том, что следует им теперь ждать встречи с Федотом – очень умелым и очень жестоким бойцом, который теперь бродит где-то рядом с отрядом матерых нукуров.

– Неужто он лучше бьется, чем ты? – почесал затылок Любослав.

– Да я ему в подметки не гожусь, – честно ответил Никита.

– Ишь ты… – Бывший главарь разбойников уважительно покачал головой, потер лоб, очевидно вспоминая удар, погрузивший его в беспамятство.

– Да не выстоит он против нас всех разом! – горячо вмешался Вилкас. – Не терзай себя, дружище! Поодиночке – да, перебьет. А вместе мы – сила!

– Да как же… – начал было парень, но рассудительный голос Финна его остановил:

– Не стоит кликать беду раньше, чем она сама к тебе в гости соберется. Будь готовым встретить врага, но не позволяй себе думать о нем непрестанно. Иначе руки опустятся сами. – Оборотень вздохнул. – Но и беспечным быть не надо. Если что, мы поможем, но будь готов схлестнуться со своим врагом, даже если нас поблизости не окажется.