Отрок (XXI-XII)
Шрифт:
Мишка обернулся и понял, что его команду просто-напросто не слышали. Парни дружно пялились в одном и том же направлении - в сторону крыльца. У одних был приоткрыт рот, у других неестественно широко распахнуты глаза, и на всех лицах, с той или иной степенью явственности, наличествовало выражение восторженного идиотизма.
Мишка снова обернулся и, наконец, понял причину полной потери боеспособности первого десятка Младшей стражи - с крыльца медленно спускались его старшие сестры Машка и Анька. Машка в светло-зеленом платье, Анька - в розовом. Головы под мантильями гордо подняты, пальчики придерживают
"Шарман, сэр Майкл, сестры у Вас… Слов нет! А парни-то прибалдели, ведь не видали ж такого никогда! Ну, баба Нинея, нашелся-таки антидот на твое волховство! Хоть напрочь вся исколдуйся, а эти соплячки, сами того не понимая, только бровью поведут, и пацаны про все твое внушение враз забудут!".
Сестер, наконец, проняло. Анька первая, хихикнув, развернулась и шмыгнула за угол, за ней устремилась Машка. К такому вниманию к своим персонам девки еще не привыкли и купаться в нем, как в живой воде, не научились.
"Ничего, научатся… И привлекать к себе внимание, и удерживать, и силы в нем черпать, и… жилы рвать, чтобы подольше это свойство сохранять, несмотря на возраст. Ну, мадам Петуховская, держитесь! Если обычный женский бокс - зрелище, для людей понимающих, не только и не столько спортивное, то уж виртуальные бабьи поединки, и вообще - пиршество богов! Валяться Вам, баронесса, в нокауте, уж я позабочусь!".
Мишка снова обернулся к "курсантам" и, с трудом сдерживая улыбку, заорал:
– Команды не слышали?! Слезай! Расседлывай!
Ратники Младшей стражи пососкакивали на землю и деятельно засуетились, время от времени бросая взгляды на угол, за которым скрылись мишкины сестры. Пока парни расседлывали коней и заводили их под навес, на крыльце нарисовался сам батюшка-воевода Корней Агеич. Выглядел он не совсем здоровым, хмурым и озабоченным, приняв рапорт Михайлы о прибытии первого десятка, велел всем отправляться в новое здание обедать, а внука позвал с собой в дом.
В горнице был накрыт обед на двоих. Мишка жадно припал к поднесенному Листвяной ковшу с квасом, а дед, дождавшись, пока внук утолит жажду, без всяких предисловий, огорошил:
– Убивать нас будут, Михайла.
– За Федора?
– И за него тоже… Но эта причина только для Федорова брата Семена - главная. У остальных - другое.
Мишка оглянулся на Листвяну. Та, и не думая уходить, стояла у двери, сложив руки под грудью. По всей видимости, дед доверял своей пассии полностью. Мишка свои соображения вслух высказывать не стал - деду виднее, задал следующий вопрос:
– Что другое, деда?
Дед повозил ложкой в миске со щами, вздохнул, отложил ложку в сторону. Было очень заметно, что старому сотнику тоскливо до невозможности. Мишка решил было, что деду не по нраву необходимость вести с четырнадцатилетним пацаном разговор, как со взрослым, но потом пришла мысль о том, что в сотне намечается усобица - для сотника позор невыразимый. Дед, прежде всего, нуждался в моральной поддержке и оказать ее требовалось немедленно.
– Деда, твоей вины здесь нет! Все к тому
Дед зло отпихнул от себя миску так, что щи выплеснулись на стол. Мишка испугался, что Листвяна сейчас сунется подтирать и получит от деда затрещину, но ключница, видимо, уже достаточно изучила характер хозяина и не стронулась с места.
– Правильно, внучек! Выжигать!
– голос деда был полон злого сарказма.
– А про то, что от нас после этого меньше полусотни останется, ты не подумал?
Мишка, удивляясь сам на себя, точно так же, как дед отпихнул миску и тем же тоном парировал:
– А если не выжигать, совсем ничего не останется! Кто смутьяны, сколько их? Почему думаешь, что перед убийством не остановятся?
– Ну, ты голос-то не повышай, мал еще на сотника…
Листвяна, каким-то деревянным голосом прервала деда:
– Михайла Фролыч прав.
– Да знаю я, что прав!!!
Дед грохнул по столу кулаком, потом поднялся, и захромал, стукая деревяшкой, от одной стены горницы до другой. Мишка и Листвяна остались неподвижны. Ключница лишь настороженно сопровождала глазами мечущегося деда, словно собиралась в нужный момент кинуться к нему и удержать от какого-нибудь безрассудства.
Мишка же сидел, упершись локтями в стол и на деда не смотрел. Когда матерый мужик вот так мечется, словно зверь в клетке, лучше ему глаза не мозолить, и вообще на него не смотреть. В такие моменты каждый взгляд чувствуешь кожей, и это заводит еще больше.
Наконец, дед заговорил. Ни к кому, вроде бы, не обращаясь и не ожидая от слушателей никакой реакции:
– Приходили ко мне… Кондрат и Касьян с Тимофеем… Хотят, чтобы я сотню на другие городища язычников повел - холопов набрать. Придурки… Жадность заела… Того не понимают, что это - война: опять, как сто лет назад, сидеть за тыном, в поле с оружием ходить и стрелу из-за каждого куста ждать. Только тогда у нас каждый мужик воином был, а сейчас в Ратном холопов чуть ли не больше, чем самих ратнинцев, а в воинов строю меньше сотни!
А в городищах только и ждут: ограничусь я Куньим или дальше пойду! Ждут и готовятся! А промеж холопов уже шепотки пошли: если ратники из села уйдут другие городища громить, поднять бунт, да всех здесь вырезать! И шепотки эти не сами родились, приходят какие-то людишки из леса, нашептывают.
"Так, Кондрат - самый богатый хозяин в Ратном и братья Касьян с Тимофеем, которые все кожевенное и шорное дело держат. Ерунда! Эти люди основам управления не чужды, у каждого в подчинении десятки человек. Не могут они не понимать последствий. Идея с походом за холопами - явный "пиар" для того, чтобы натравить на деда тех, кто завидует добыче, взятой в Куньем городище. Все правильно: мстить за Федора готов только его брат, остальным нужен другой повод. Идея пиар-компании проста и понятна: Корней сам обогатился, а другим не дает. "Болезнь кранных глаз" - один из самых мощных рычагов воздействия на сознание субпассионариев - отнять и поделить. Остается только ваучеры на раздел лисовиновского имущества раздать".