Отрубленная голова

Мердок Айрис

— Между нами все кончено, — заявил я.

— В таком случае, — заявил Палмер, — мы вряд ли когда-нибудь увидимся. Я уже говорил, что Мы с Гонорией уезжаем отсюда. Навсегда.

— Тогда прощайте, — сказал я.

— Все зависит от твоего выбора, Мартин, — сказал Палмер. — Все зависит от твоего выбора.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

— Он был ужасно подавлен и разочарован, — рассказывал я Антонии, — но, как ты сама понимаешь, рассуждал весьма четко и здраво. Просил меня сказать, чтобы ты за него не беспокоилась и со временем он оправится. Он очень благодарен тебе и надеется,

что не причинил тебе зла. И очень хотел, чтобы все это оказалось возможным. Словом, держался молодцом. Говорил, что вынужден смириться с твоим решением и что у вас все равно ничего бы не получилось. Но также добавил, что это прекрасная попытка и он рад, что вы ее сделали.

Обо всем этом мы уже говорили тысячу раз.

— Хотелось бы мне знать, откуда мне известно, что ты лжешь, — бросила Антония.

Наш разговор состоялся на следующий день, когда мы сели завтракать. Мы с Антонией еще не переоделись и были в халатах. Мы пили кофе, заедая его холодными тостами. Казалось, что и она и я не в силах сдвинуться с места. Она была бледной, вялой и раздраженной. А я — измученным.

— Я не лгу, — защищался я. — Если ты не веришь моим словам, то почему продолжаешь расспрашивать?

Все запреты были отброшены, и Антония говорила о Палмере открыто, его имя не сходило у нее с языка. Она бесконечно рассказывала об их прошлых отношениях.

— Что бы там ни было, он не мог сказать этого, — настаивала Антония.

У меня не хватило духу ответить ей, что в нашей беседе речь шла совсем о другом.

— Александр прав, — заметил я. — В нем есть что-то нечеловеческое.

— Когда он сказал это? — поинтересовалась Антония.

— Когда услышал о тебе и Палмере. Антония нахмурилась. Склонясь над остывшим кофе, она откинула растрепанный узел своих тяжелых волос. А затем воскликнула:

— Ах! — И заключила: — И в ней тоже.

— И в ней тоже, — согласился я и вздохнул. Вернее, мы оба вздохнули.

— Надеюсь, что они уедут в Америку или в Японию и останутся там, — заявила Антония. — Я больше не желаю о них слышать. Не хочу знать, что они вообще есть на свете.

— Так и будет, моя дорогая, — заверил ее я. — Разлюбить кого-то — значит забыть, каким чарующим был этот человек. Ты сама удивишься, как скоро забудешь. — Мы снова вздохнули.

— Забуду! Забуду! — вспылила Антония. — Похоже, что мы с тобой сейчас еле живы. — Она подняла на меня свои печальные, усталые глаза. Я стал размышлять, действительно ли хочу разойтись с Антонией. Да, наверное, хочу. Но это не имело значения. Интересно, что она думает обо мне? Мы с любопытством и неприязнью следили друг за другом.

— Ты ведь любишь меня, Мартин? — спросила Антония. Однако в ее голосе не чувствовалось нежности, в нем звучала неприкрытая тревога.

— Да, конечно, люблю. Конечно, — отозвался я.

Мой тон ее не убедил, и мы по-прежнему угрюмо глядели друг на друга. У каждого глаза потемнели от тайной горечи. Мне потребовалось бы немалое усилие, чтобы взять ее за руку, и я не сделал этого усилия. И пока смотрел на нее, Антония вдруг сделалась для меня незримой, и вместо нее я увидел черную голову Гонории, слегка наклонившуюся ко мне. Однако свет ее глаз был скрыт от меня завесой.

— Кстати, тебе здесь пришел какой-то пакет. Я вернулся к реальности и разломал на куски жесткий, как резина, тост. Найдутся ли у меня силы подогреть кофе?

— Да? А где он?

— В холле, — ответила Антония. — Не вставай.

Я принесу. А потом сварю еще кофе.

Она появилась с длинной, узкой коробкой, завернутой в коричневую бумагу, поставила ее передо мной со словами: «Орхидеи от какой-то поклонницы» — и направилась на кухню.

Я посмотрел на коробку и прикусил губу. Мои губы пересохли и растрескались от постоянного курения. Я зажег новую сигарету и задумался, как мне пережить этот день. Для решения подобной проблемы нужна немалая изобретательность. Я выглянул в окно. Дождь продолжал лить. Я решительно разрезал хлебным ножом веревку на коробке.

На самом деле во мне не было никакого боевого задора. Мне не хотелось получать новые удары судьбы. Палмер и без того вывел меня из равновесия. Если он сознательно решил воздвигнуть барьер на пути моих устремлений, то не мог бы сделать это лучше, и я наполовину поверил, что он все знал. Но тут в моей душе еще более властно и неумолимо возник образ Гонории, покачивающей головой, — таинственной и потерянной для меня Гонории. Я снял с коробки обертку.

Палмер не знал, но сейчас неважно, знал он или нет. Эта демоническая пара уедет отсюда в Лос-Анджелес, Сан-Франциско или в Токио, и мы с Антонией забудем о них. Будем жить скучной и тусклой жизнью — разбитые, с подавленными желаниями. Только это нам и остается. Я открыл коробку.

В ней лежало что-то темное. Я с недоумением и отвращением всмотрелся повнимательнее, размышляя, что же это такое. Потом поднялся и передвинул коробку к свету, надеясь разглядеть получше. Мне не хотелось дотрагиваться до этого, но все же я очень осторожно прикоснулся, и тут до меня дошло, что это человеческие волосы. Мне понадобилось еще одно мгновение, чтобы узнать длинные, густые пряди Джорджи, ее великолепные темные, с каштановым отливом волосы. Я вскочил и на всем ходу столкнулся в дверях с Антонией.

— Джорджи, — выкрикнул я. — Джорджи! — И принялся стучать в закрытую дверь комнаты. Но в ответ не донеслось ни звука.

Садясь в машину, я на прощанье возбужденно объяснил Антонии, что с Джорджи, должно быть, все в порядке, раз она по-прежнему с Александром. Однако Антония сообщила мне, что Александр позвонил из Ремберса прошлым вечером, когда меня не было, и сказал, что Джорджи не поехала с ним и осталась в Лондоне. Впрочем, Антония не разделяла моего беспокойства, посчитав его совершенно беспричинным. Я снова постучал.

Ответом было лишь давящее молчание. Разумеется, нелепо так пугаться неизвестно чего. Волосы считаются важной приметой в толковании снов, но глупо применять эту логику к жизни. Несомненно, подарок Джорджи что-то символизировал, но это была всего лишь горькая шутка. Наверное, она где-нибудь в ближайшей библиотеке, а я тут стою у запертой двери ее пустой комнаты. Но мне не удалось себя в этом убедить. Я знал, что так просто отсюда не уйду. Я подумал, не стоит ли мне еще позвонить по телефону, хотя я успел обзвонить все места, где она могла находиться. Теперь мне хотелось лишь одного — войти в комнату, словно мой приход был способен предотвратить беду. Запертая дверь манила меня как магнит. Я решил подождать, но вдруг мне почудился оттуда какой-то звук. Я при-ложил ухо к замочной скважине и затаил дыхание. Через минуту снова послышался звук, потом он донесся до меня в третий раз. В комнате кто-то тяжело, прерывисто дышал. Я распрямился и застыл. Услышанное перепугало меня.