Отрубленная голова
Шрифт:
И тут я почувствовал, что вот-вот потеряю сознание. Помню, что я отчаянно стучал запястьями по дверной панели, словно боль помогала мне успокоиться. Она наблюдала за мной, как и прежде, с улыбкой древней статуи, и я ощутил ее душевную силу. Я стал дышать ровнее.
Пристально и безжалостно глядя на меня, Гонория ждала, когда я заговорю.
— Надеюсь, вы понимаете, что я вас люблю, — произнес я наконец.
Она обдумала мои слова, склонив голову в мою сторону, точно продолжая слушать, а затем ответила:
— Да.
— Но
Она слегка отвернулась и сказала:
— Это не имеет значения. — Говорила она спокойно, но усталого безразличия в ее голосе я не уловил.
— Что не имеет значения — моя любовь или ее сила? — переспросил я.
— Последнее. Меня трогает, что вы меня любите. Вот и все.
— Нет, не все, — возразил я. — Гонория, я безумно хочу вас и буду бороться за вас как одержимый.
Она покачала головой, обернулась, и ее глаза встретились с моими.
— Для такой любви нет места, — отрезала она. Это ее «нет места» как бы подразумевало, что она исследовала всю вселенную и сложила ее в ящик.
Это меня не устраивало. Я поинтересовался:
— Когда вы почувствовали, что я люблю вас? — Подобный вопрос мог задать только влюбленный.
— Когда вы набросились на меня в подвале.
— Значит, вы поняли, зачем я приехал в Кембридж?
— Да.
— Но вы не сказали об этом Палмеру.
Она прямо-таки впилась в меня взглядом, и я заметил, что в ее глазах промелькнуло что-то холодное, змеиное. Я вновь увидел мысленным взором ее смуглую грудь, вспомнил, как застал ее с братом и как меня потрясла не столько сама сцена, сколько то, что я сделался ее свидетелем. Этого она мне никогда не простит.
— Вы написали мне лживое письмо, — заметила Гонория.
Она стояла и смотрела на меня, наклонив голову, поднятый воротник ее пальто подпирал черные волосы. Руки она держала в карманах.
— Я написал вам глупое письмо, — уточнил я. — В то время я не сознавал, что оно лживое.
Наступила пауза. Я испугался, что она прогонит меня, уцепился руками за дверь и разве что не молился. Я почувствовал на расстоянии, что она колеблется. Если бы только мне удалось найти нужные слова, я заставил бы ее говорить. Сумел бы в этот краткий и жизненно необходимый миг удержать ее, но один промах — и меня погонят прочь.
Тщательно подбирая выражения, я начал:
— Я рад, что вы не усомнились в моей любви. Если есть на свете что-то очевидное, то это она, моя любовь. Вы должны видеть, как мне трудно, потому что ни вы, ни обстоятельства не давали мне возможности высказать мои чувства. Вряд ли я бы этого добился, сорвав с вас сейчас одежду. Но я пройду через огонь и воду, если вы меня позовете. — Я произнес это низким, спокойным голосом и, говоря, подумал о возвращении Палмера и о том, что для продолжения разговора мне остались считанные минуты.
Она внимательно
— Вы сами не понимаете, о чем просите, — отозвалась Гонория. — Вы хотите моей любви?
Ее слова изумили меня, и я сказал:
— Не знаю. Я даже не знаю, способны ли вы любить. Я хочу вас.
Помолчав, Гонория засмеялась, а затем сказала:
— Мартин, вы говорите ерунду.
Повернувшись, она внезапно сняла пальто и приблизилась к столику, где стояли напитки и бокалы. Она налила в два бокала хереса. Я с наслаждением заметил, что у нее дрожит рука.
Но сам я не сдвинулся с места. Она поставила один из бокалов на маленький столик в середине комнаты и отступила к камину. Я подошел, взял бокал и снова вернулся к двери. Я чувствовал, что если подойду к ней, то смогу просто разорвать ее на части. Я ощутил радостный трепет в крови, осознав, что и она догадывается об этом. И вдруг я с запозданием понял, что она назвала меня по имени. Я приложил все усилия, чтобы не закрыть лицо руками.
— Я опять-таки не знаю и не могу уразуметь, что именно по-вашему ерунда. То, что вы способны любить, или то, что я просто хочу вас? — в упор спросил я, опасаясь сделать хоть один ложный шаг.
— Вы меня не знаете, — откликнулась она.
— Так позвольте мне узнать вас. Я смогу понять и оценить все глубже и точнее, чем если бы просто был знаком с вами. Вы с этим согласны, а иначе бы не стали со мной разговаривать. Вы не из тех женщин, кто тратит время даром. — Меня трясло, но бессознательно и с некоторым раздражением я ощутил, что от взаимной капитуляции нас отделяет лишь тонкая преграда и поток моей страсти легко может ее разрушить. Если бы только я знал, какой мой поступок уничтожит эту преграду…
— Вернитесь к жизни, — сказала она. — Вернитесь к вашей жене, к Антонии. Я ничего не смогу вам дать.
— Мой брак с Антонией фактически распался, — пояснил я. — Палмер прав. Здесь все мертво.
— Палмер утверждал это, исходя из собственных интересов. Вы неглупы и прекрасно понимаете, что в ряде отношений ваша семейная жизнь продолжается. Во всяком случае, не думайте, что ваша страсть ко мне — реальность, а не фантазия. — И повторила: — Вам нужно вернуться к действительности. — Однако она не прогоняла меня.
— Я люблю вас, — сказал я. — Я вас желаю, и все мое существо распростерто у ваших ног. Это и есть действительность. Пусть нас больше не ослепляют никакие условности относительно того, где нам надо ее искать.
— Условности, — произнесла она и опять засмеялась.
Я тоже рассмеялся, а потом мы оба помрачнели и напряженно застыли. Я сосредоточился, стараясь подчинить ее своей воле, и не отрывал взгляда от Гонории. Она стояла в своем старомодном темно-зеленом костюме, широко расставив ноги, заложив руки за спину, и смотрела на меня.