Отрубленная голова

Мердок Айрис

Какая ирония судьбы! — размышлял я, сидя в поезде. Еще неделю назад я обладал двумя женщинами, теперь, вполне возможно, у меня не останется ни одной. Не сведет ли на нет каким-то таинственным образом мой разрыв с Антонией и отношения с Джорджи, словно два этих растущих побега, отнюдь не соперничая между собой, подпитывали друг друга? Однако в этом я совсем не был уверен, и мои мысли осторожно, даже застенчиво вернулись к моей любовнице. Я не общался с Джорджи с того рокового дня, когда на меня обрушились признания Антонии, и, поскольку событие еще не стало общеизвестным, она могла ничего не знать о переменах в моей судьбе. Мне не хотелось ей рассказывать. Еще не пришло время, когда я почувствовал бы,

что могу говорить людям то, чего они от меня ждут. Гадая и прикидывая, что ждет от меня Джорджи, я понял, как плохо я, в сущности, ее знаю. То, что она начнет вульгарно нажимать на меня и требовать, чтобы я женился на ней, я, конечно, исключал. Скорее, вопрос шел о том, способна ли она простить меня и в какой мере, да и хочу ли я, чтобы она меня простила. Когда я всерьез задумался над этим, то ощутил резкую боль: меня стало мучить, что если Джорджи или я «капитулируем» без боя, то предадим себя и даже разорвем тонкую и нежную связь, которая так расцвела в тайной и двусмысленной атмосфере. Я нуждался в Джорджи, любил ее, чувствовал, что, наверное, не смогу без нее жить, особенно сейчас. Однако не представлял, как это вдруг женюсь на ней. Сейчас еще слишком рано об этом задумываться, решил я. Ведь я еще даже не начал собирать распавшиеся части: когда мне удастся их соединить, то, может быть, в этой новой картине и найдется место для нашего счастья с Джорджи. Изредка и весьма абстрактно я воображал себе это счастье как нечто крайне далекое от моих нынешних невзгод и смятения и все же в какой-то степени возможное.

Роузмери должна была встретить меня в Оксфорде и довезти до Ремберса. Вообще-то у меня не было настроения с ней встречаться. Она никогда не ладила с Антонией и, с одной стороны, должна была бы обрадоваться случившемуся, но с другой — выразить сожаление, хотя бы из приличия; подобное сожаление обычно выражают при известии о смерти кого-нибудь из знакомых, на самом деле испытывая возбуждение и предвкушая удовольствие проснуться поутру с мыслью, что у тебя самого, слава Богу, пока еще нет смертельного диагноза и потому ты счастливейший из всех людей. Замечу, что Роузмери уже поплатилась за свои грехи. В юности она, вопреки нашему желанию, вышла замуж за малоприятного биржевого маклера Билла Микелиса, который вскоре ее бросил. Подобно многим людям, которым не повезло в браке, она живо интересовалась семейными неурядицами других. Я ждал, что Роузмери снова выйдет замуж — она не только состоятельна, но и нравится мужчинам, но до сих пор она осторожно воздерживалась. У Роузмери мелкие, тонкие черты лица, культурная и чопорная речь и педантичная манера говорить, свойственная всем Линч-Гиббонам, — короче, она может показаться недотрогой, хотя это далеко от истины. Не сомневаюсь, что в ее довольно таинственной квартире в Челси, куда она изредка приглашает меня, одно любовное приключение сменяется другим.

Похоже, что в Оксфорде уже некоторое время шел густой снег. Выйдя из поезда и оглядевшись по сторонам в поисках сестры, я увидел, что земля покрыта мягким, пушистым белым ковром. Вскоре я заметил Роузмери, одетую во все черное, бесспорно, интуиция подсказала ей одеться именно так. Она приблизилась ко мне и подставила свое узкое, бледное лицо для поцелуя. На голове у нее была маленькая, бархатная кепочка. Многие назвали бы Роузмери «миленькой». У нее продолговатое лицо, как и у остальных Линч-Гиббонов, крупные нос и рот, но все уменьшено и сглажено. Кожа у нее цвета слоновой кости с едва заметными веснушками. Лица типа Линч-Гиббонов хороши для мужчин. На мой взгляд, в облике Роузмери, несмотря на его миловидность, есть что-то слегка карикатурное.

— Привет, цветочек, — сказал я, целуя ее.

— Привет, Мартин, — не улыбаясь, откликнулась Роузмери. Ее явно изумило мое легкомыслие. — Какие

мрачные новости! — добавила она, пока мы двигались к выходу.

Я пропустил вперед ее изящную, черную фигурку, и мы сели в машину Александра.

— Ужасные новости, — подтвердил я. — Ну да ничего. А как вы с Александром?

— С нами все в порядке, как и следовало ожидать, — отозвалась Роузмери. Она казалась подавленной моими бедами. — О Мартин, мне так жаль!

— Мне тоже, — проговорил я. — Мне нравится эта твоя шляпка. Она новая?

— Дорогой Мартин, — ответила Роузмери, — не надо разыгрывать со мной комедию.

Теперь мы ехали вдоль Сент-Джайлс. Снег валом валил с потемневших небес. На его белом фоне резко выделялись сухие, черные деревья, а желтые фасады высоких георгианских зданий отливали терракотой.

— Я никак не могу этому поверить, — сказала Роузмери. — Вы с Антонией расходитесь… после стольких лет! Знаешь, я была просто поражена.

Я с трудом выносил удовольствие, которое она испытывала. Я поглядел вниз на ее маленькую ножку в туфле на высоком каблуке, нажимающую на педаль.

— В Ремберсе, наверное, сплошные сугробы?

— В общем-то нет, — сказала Роузмери, — хотя такое впечатление, будто снег здесь шел чаще, чем где бы то ни было. За городом всегда кажется, что снега выпало очень много. Правда, странно? На прошлой неделе Уотер-лейн был заблокирован, но на других дорогах все довольно чисто. Джиллад-Смиты используют цепи для своего автомобиля. А мы нет… Александр говорит, что от цепей могут пострадать шины. Но Баджет раз или два подталкивал машину при выезде из ворот. Где ты теперь будешь жить, Мартин?

— Не знаю, — ответил я. — Но уж конечно, не на Херефорд-сквер. Полагаю, мне лучше найти квартиру.

— Дорогой, найти квартиру просто немыслимо, — заявила Роузмери. — По крайней мере, за квартиру, пригодную для жилья, нужно выложить уйму денег.

— Ну я и выложу уйму денег, — согласился я. — Ты давно здесь?

— Около недели, — сказала Роузмери. — Не дай Антонии одурачить тебя с мебелью и другими вещами. Я думаю, что если она виновата, то имущество по праву должно принадлежать тебе.

— Отнюдь нет, — возразил я. — Таких правил не существует! А ее деньги вложены в дом, равно как и мои. Мы договоримся и разделим вещи полюбовно.

— По-моему, ты ведешь себя изумительно! — воскликнула Роузмери. — Ты вовсе не выглядишь огорченным. Очутись я на твоем месте, я бы просто с ума сошла от ярости. Ты относишься к этому человеку как к своему лучшему другу.

— А он и есть мой лучший друг.

— У тебя очень философский подход, — заключила Роузмери. — Но не надо слишком усердствовать. В глубине души ты, должно быть, обижен и расстроен. Тебе бы не помешало обругать их как следует, облегчить душу.

— Мне постоянно тяжело, — пояснил я. — А злость — это совсем иное. Для нее нет причин. Давай переменим тему.

— Ладно. Мы с Александром тебя в беде не бросим, — сообщила Роузмери. — Подыщем тебе квартиру, поможем с переездом, а потом, если ты не против, я буду приходить и какое-то время вести твое хозяйство. Мне это понравится. Мы с тобой редко виделись последние два-три года. Я уже думала об этом на днях. Тебе нужно, чтобы кто-то вел твое хозяйство — хорошая прислуга стоит уйму денег.

— Отлично придумано, — похвалил ее я. — Над чем сейчас работает Александр?

— Говорит, у него все застопорилось, — сказала Роузмери. — Кстати, он страшно переживает за тебя и Антонию).

— Естественно, — не удивился я. — Он обожает Антонию.

— Я случайно оказалась рядом, когда он распечатал ее письмо, — продолжала Роузмери. — Никогда не видела его таким потрясенным.

— Ее письмо? — переспросил я. — Значит, она написала ему обо всем? — Сам не знаю, почему это вывело меня из равновесия.