Отряд апокалипсиса
Шрифт:
— Ну… рассказать нам хотя бы.
— А что бы это изменило? — не уступала волшебница, — во-первых, подозрения — еще не повод обвинять человека и тем более его казнить. Сама через это прошла — знаю, о чем говорю. Во-вторых, я надеялась, что амулеты ослабят влияние Скверны, в том числе и на Римаса. А значит, с ним можно будет иметь дело. И в-третьих: если даже получилось бы иначе, уничтожить Римаса было бы сподручней все-таки в замке. Вместе с источником Скверны. А не в Веллесдорфе — при всем честном народе, который в этом капитане души не чает.
— Ну да ладно, — подытожил рыцарь, — как ни крути,
— Если все-таки не разбегутся, — съехидничал Освальд, — оставшись без владетеля. Коль вы, сэр…
— О, на этот счет не волнуйся, — отмахнулся сэр Андерс, — я, как Рихарда похороню, вопрос с владением тоже постараюсь решить. А до этого хотел бы попросить вас задержаться в Веллесдорфе на несколько дней. С вами хочу уйти.
Сиградд одобрительно кивнул. Равенна пожала плечами. А рыцарь продолжил:
— Если интересно… я к барону одному наведаюсь, по соседству живущему. Дальний родственник. Надеюсь, он согласится на такое наследство.
— А может не согласиться? — с усмешкой вопрошал Освальд, — да кто ж от целого замка откажется? И от земель вокруг? Это только вы… уж простите, ваше рыцарство, но это только вы можете швыряться такими ценностями. А вот если бы у меня был свой замок…
— Но, слава Всевышнему, замка у тебя нет, — отрезал сэр Андерс вроде бы строгим тоном.
Но уже в следующий миг улыбнулся. Неожиданно. И впервые, наверное, с тех пор, как был изгнан из родного замка.
Последняя милость
ТимофейПечёрин
Тимофей Печёрин
Последняя милость
Что делать, если выпало родиться в мире, ставшем охотничьими угодьями для темных сил; мире, которому даже солнце не показывает свой лик, спрятавшись за серой пеленой?
Можно в страхе забиться в угол, ожидая смерти. Можно решить, что твоя хата с краю и жить как прежде — не оглядываясь на постигшие мир несчастья, до последнего веря, что лично тебя горькая участь минует.
И лишь те способны бросить вызов силам Зла, у кого ни хаты, ни даже собственного угла не осталось. Изгои и отверженные — такие, как, например, подопечные колдуна Бренна: варвар Сиградд, волшебница Равенна, бывший вор Освальд и безземельный рыцарь Андерс фон Веллесхайм.
Но как им быть, если кто-то встал на сторону сил, враждебных всему живому… не по собственной воле, но по несчастливой случайности? И что, если кто-то из мира живых готов воспользоваться всеобщей бедой, стремясь к корысти и власти? Кто тогда более достоин милости, а кто кары? Кто на сей раз — нежить или человек?
Тимофей Печёрин Последняя милость1
Отворив ставни, Руфус еще раз выглянул наружу. Вот только зачем? Он и сам толком не знал. Как будто для приличия, словно ритуал соблюдал какой-то.
И лишний раз убедился: по ту сторону крепких бревенчатых стен дома по большому счету ничего не изменилось. Вернее, не так — по сравнению хотя бы со вчерашней ночью перемены были и разительные. Причем не того сорта, что бывают желанны. Зато если сравнивать с тем, что лекарь видел за окном хотя бы полчаса или час назад, разницу уловить
Все та же густая темнота, если не сказать чернота, царила над селением. Все те же пятна огня — единственного оружия, доступного местному люду — мерцали и трепыхались в этой черноте, как рыбы в морской глубине. Все так же ночь, обычно тихую, теперь нет-нет, да оглашали крики страха да вопли боли. Их, впрочем, Руфус мог слышать и сквозь стены, открывать для этого ставни было вовсе не обязательно. Как и для того, чтобы убедиться: церковный колокол все так же звенит не смолкая, с каким-то отчаянным упорством.
И все так же мимо домов и оград медленной, будто вразвалочку, неуклюжей походкой движутся темные фигуры, в ночном мраке похожие… да-да, только похожие на человеческие. Хотя, справедливости ради, когда-то и они были людьми.
«Настоящие хозяева ночи! — промелькнула в голове лекаря мрачная мысль, — а то и вовсе хозяева этого гребаного мира…»
Затем Руфус позволил себе, хоть горькую, но усмешку. Происходящее заставило вспомнить любимую им самим фразу: «Поздно пить микстуру». Именно этими тремя словами лекарь отзывался о больных, чей недуг зашел до того далеко, что лечение вряд ли поможет.
И не только о них. То ли в шутку, то ли в порядке иносказания эту фразу Руфус приплетал к самым разным житейским ситуациям, будь то достигшая опасного накала или просто слишком долгая ссора, испорченная еда или чья-то роковая ошибка, не подлежащая исправлению. Или, как в этот раз — какая-то напасть, свалившаяся неожиданно. И из-за неожиданности этой предпринять что-либо, дабы обезопасить себя, люди просто не успевали. Ну, по крайней мере, в большинстве своем.
Когда одним, самым обычным летним вечером сельское кладбище превратилось из обители вечного покоя в плацдарм силы, враждебной всему живому; когда оная сила прорвалась через него в этот и без того несчастный мир, будто гной из нарыва — тогда и впрямь стало «поздно пить микстуру». Как, впрочем, и возводить укрепления: рвы там, валы с частоколом. Или пытаться выковать оружие, тем более из серебра, которого-де нечисть особенно боится… и которого, впрочем, все равно не найти в этом небогатом селении в достаточном количестве.
Да даже звать на помощь местного барона, чтоб нагрянул со своей дружиной и задал мертвякам трепку, было поздно. Пока его милость там, в замке своем людей соберет, пока они подоспеют… если соберет и если подоспеют вообще. А скорее всего владетель с бравыми ратниками даже не почешутся. Ну, то есть, почесаться-то кто-то из них, конечно, может. Но вот набег нежити на подвластные земли эти ребята в доспехах наверняка предпочтут переждать в безопасности замковых стен.
Так что рассчитывать и Руфус, и его односельчане могли только на себя. На стены своих жилищ — если те достаточно крепкие. На собственные руки — дай-то Всевышний, чтобы силы в них хватило, чтобы достаточно твердо держать мотыгу, топор, лопату или еще что-нибудь, что можно использовать как оружие. На огонь, который от любого ходячего трупа оставит лишь горстку золы и костей. Ну и на церковь еще. Святой отец, было дело, уверял, что в молитвенный дом всякой нечисти путь заказан. И теперь был готов принять страждущих — потому, собственно, колокол все звенел, просто-таки надрывался.