Отряд
Шрифт:
– Митя, так сказать тебе, кто этот серьезный юноша, коего ты едва не сбил с ног, в неумном усердии слетая с начальственного крыльца?
– Я бы помолчал про неумное усердие - сами-то ведь не лучше.
– Не лучше, не лучше, согласны, правда, Прохор?
Прохор ничего не ответил, лишь молча кивнул, а потом, хлопнув Митрия по плечу, негромко промолвил:
– Митька, тот парень - царевич!
– Царевич?!
– Ну да - Федор Борисович Годунов. Будущий царь.
– Ох ты, мать честная! А вы не врете, часом?
– Ей-богу! Клянусь святым Обером!
– Господи… - Митька задумчиво
– Царевич… А вроде бы неплохой парень, а?
– Все они неплохие… - начал было Прохор, но тут же замолк - Иван предусмотрительно ткнул его кулаком в бок.
– Ну, пошли, что ли? Дел у нас на сегодня - выше крыши.
Митька расхохотался:
– Уж это ты верно заметил, Иване! Дел - выше крыши. И мне почему-то кажется, что не только на сегодня.
В приказной избе - так именовались недавно выстроенные каменные палаты - парни получили для изучения все требуемые документы и, потеснив на время одного из старших дьяков, уселись в одном из присутствий - изучать.
– Жаль, мы не всех мертвяков видели, - усаживаясь на лавку, негромко посетовал Митрий.
– Только последнего.
– Мне и того хватило, - Прохор покачал головой.
– Поймать бы убивца - удавил бы своими руками.
– Ну, раскудахтались, словно куры, - оторвавшись от грамот, буркнул Иван.
– То им не так, это… Работать надо получше, вот что!
– Главное - побыстрее, ваша милость, - съязвил Митька.
– Tres vite, monsieur, tres vite!
Бумаги изучали недолго - выписали каждый себе то, что потребно, а далее разделились - каждый взял себе по трупу, в фигуральном смысле, конечно, для того чтобы, встретившись вечером на усадьбе, все можно было бы, как выразился Митька, сложить в одну картину.
– Только бы получилась она, эта картина, - вздохнул Иван и, покосившись на Митьку, добавил: - Тоже мне, Леонардо!
Трупы поделили по-честному, кинув жребий. Потом вышли из приказной избы, сели на коней и разделились. Митрий, коему достался убиенный сын думного боярина Ивана Крымчатого, направился в Белый город, Прохор - в хоромы купца Евстигнеева, на Скородом, ну а Иван - на Чертолье, на принадлежавший воеводе Федору Хвалынцу постоялый двор - сам воевода почти постоянно проживал в Ярославле.
Пока Иван скакал, погода изменилась: сияющее в небе солнышко проглотили мерзкие серые облака, задул ветер, бросая в лицо поваливший хлопьями снег. Юноша поплотнее запахнул однорядку, пожалев, что не надел еще и шубу. Пришпорив коня, по небольшому мосточку пересек Неглинную, проехал Белый город и, миновав крепостную стену, повернул налево, к Чертолью. Поначалу и здесь, как за стеною, маячили с обеих сторон высокие, рубленные в обло хоромины, отгороженные от улиц крепкими частоколами. Мела пурга, на редких прохожих из-за заборов лаяли псы. Чем дальше, тем ехать стало труднее: хоромы сменились курными избенками, какими-то заброшенными садами, оврагами, ямами; пару раз даже пришлось спешиться, осторожно провести коня под уздцы, иначе б точно угодил в припорошенную снегом ямину, на дне которой уже барахтался какой-то черт. Иван даже остановился - может, нужна помощь?
– Н-на-а-а-а!
– поднявшись с четверенек на ноги, вдруг заорал «черт» - небольшого роста мужик с заснеженной бородой.
– Н-на-а-а!
Пошатнулся
– Н-наливайте, братцы, чаши, да подай на опохмел!
Тьфу ты, господи! Иван сплюнул. Не хватало еще с пьяницей-питухом связываться. Ишь, распелся…
– Н-наливайте, братцы-ы-ы… Здрав будь, мил человек!
– Ага, питух увидал-таки юношу.
– Куды путь держишь?
«На кудыкину гору» - хотел было сказать молодой человек, но тут же прикусил язык: пурга-то разыгралась не на шутку, снег летел в лицо, и не видно уже было ни зги. А питух-то, скорее всего, местный. Иван улыбнулся:
– Не знаешь, где тут постоялый двор Федора Хвалынца?
– Как не знать?
– Питух поднял уроненную в сугроб шапку.
– На Кустошной улице, рядом с царевым кабаком… Я ить туда… и-ик… и иду. Да вот, свалился… Пожди-ка, мил человек. Вылезу - вместях доберемся.
Иван протянул пьянице руку, но помощь не потребовалась - питух довольно проворно выбрался из ямы и, почти не шатаясь, уверенно зашагал впереди, время от времени запевая песню. Все ту же - «Наливайте, братцы, чаши».
Так они и шли, продвигаясь меж сугробами и серыми покосившимися заборами, питух - впереди, а уж за ним - Иван с конем. А пурга уж так замела, так забуранила - настоящая буря, глаз не продрать от снега!
– Эй!
– перебивая вой ветра, закричал юноша.
– Долго еще идти-то?
– Ась?
– обернувшись, питух приложил ладонь к уху.
– Скоро ль, говорю, придем?
– А! Скоро, скоро… Во-он за той избой аккурат кабак и будет. Ты, мил человек, за лошадкой-то своей поглядывай - не ровен час, уведут! Чертольские тати - ловкие.
– Я им сведу!
– Иван поправил висевшую на поясе плеть, но все ж таки стал оглядываться почаще.
И вовремя!
Глядь-поглядь - вынырнула из бурана чья-то жуткая рожа в заснеженном армяке. Оп! Потянулась рука к поводьям…
Недолго думая, Иван огрел ее плетью.
– Ай!
– четко произнес тать и тут же скрылся за ближайшей избою.
Юноша погрозил ему вослед кулаком:
– Ужо, смотри у меня!
И едва не напоролся на застывшего на месте пьяницу.
– Пришли, слава Богу, - радостно поведал тот.
– Эвон, «Иван Елкин».
Иван разглядел маячившую саженях в пяти впереди избу с прибитыми над крыльцом еловыми ветками - знаком «государевых кабаков», по этой примете прозванных в народе «Иванами Елкиными».
– Ну, мил человек, пошли погреемся!
Питух решительно зашагал к крыльцу.
– Постой, - крикнул юноша.
– Что с конем-то делать - боюсь, украдут.
– А, - обернувшись, питух махнул рукой.
– Кабацкую теребень попросишь - присмотрят.
– Ну, разве что…
Недоверчиво шмыгнув носом, Иван покрепче привязал коня к коновязи и вслед за своим провожатым вошел в кабацкое чрево.
Пахнуло, ожгло застоялым перегаром, прокисшими щами, гнилой капустою и еще чем-то таким, кабацким. Вообще-то, в кабаках особой закуски не полагалось: не корчма, сюда ведь не есть - пить приходили. Но все ж Иван углядел на длинном столе миски с каким-то черным месивом - то ли с капустой, то ли с черт знает чем. Выпив, питухи брали месиво пальцами и, запрокинув головы, с хлюпаньем отправляли в рот. Юноша брезгливо поморщился.