Отступление
Шрифт:
– Куда собрался, генерал?
– резко спросил появившийся из темноты Ильин. Рядом с ним стоял сосредоточенный, угрюмый, словно туча, Лазарев.
Глава 27
Оставив основную часть бригады обустраиваться лагерем на ночь в шести километрах от узловой станции, Геверциони вместе со взводом добровольцев отправился обратно. Метель утихла: уже не хлестал в лицо со страшной силой вихрь острых снежных хлопьев. На небе не следа от былого вороненой
Глядя на разлитое по небесной тверди сияние, бойцы замолкали. С невероятной, непреодолимой силой всплывали в памяти образы и лица. Как же высоко были они считанные часы назад. И как беспомощно низвергнуты...
Стоило на миг вернуться - хотя бы в мыслях - к этим трагичным минутами и уже не обычные звезды сияли на просторе неба. Из неведомых далей на Землю и людей словно обращали прощальный взгляд те, кому уже никогда не суждено вернуться. Их взор напоминал бредущим сквозь ночь, холод и страх, что нельзя предать память павших, нельзя обмануть надежду живых. Ради прошлого, настоящего и будущего нужно преодолеть тяжесть потерь и продолжать жить, защищать самых дорогих и близких. А еще - чтобы когда-нибудь суметь вернуться на утраченную высоту.
– Роберт, не теряй голову...
– тихо сказал Геверциони. В который раз уже повторял генерал эти нехитрые слова. Он каждую минуту вынужден был не только думать о подчиненных, о трех с половиной тысячах живых и здоровых людей, которых должен вести к победе. Не только о погибших раньше и погибавших сейчас в огненном шторме среди океана тайги и снега. Но и постоянно удерживать несчастного Роберта на тонкой грани. Слишком велика оказалась боль потери даже для такого сильного человека. И, что самое страшное, каждый миг, каждую секунду в сознании обнаженным нервом трепетала надежда. Робкая, невероятная надежда на чудо.
Таков человек. Даже в самом безнадежном положении он продолжает надеяться. Держится даже не за соломинку - за невидимую глазу шелковую нить. Вопреки здравому смыслу, вопреки всему. Увы, часто это оборачивалось трагедией. Но иногда... Иногда слабая путеводная нить приводила к счастью. Возможно, что именно это спасительное свойство одна из немногих опор человека, залог успеха и побед.
– Спокойно, Роберт...
– вновь произнес Геверциони. Майор лишь угрюмо кивал, передергивая плечами. И продолжал бежать вперед. Перепрыгивал через сугробы, петлял между деревьев. Сейчас только одной мечтой он жил, только одним грезил - как можно быстрее достичь, уберечь, спасти.
Разделяя чувства Роберта, Геверциони ни на шаг не отставал, задавая темп бегущим следом десантникам. Но не безумная надежда руководила поступками генерала. Как не было ему больно, как ни горевал в душе - Георгий больше не мог позволить себе ни секунды слабости. Эта до крайности пафосная, напыщенная и затертая политиканами мысль пульсирующей жилой, не ослабевая, дрожала в сознании. Безжалостно подавив стальной волей бушующий костер чувств, Геверциони в первую очередь беспокоился о том, чтобы спасти выживших. И прежде всего, - медиков и разведчиков. Увы, потеря этих специалистов способна стать для бригады невосполнимой потерей. Ради этого генерал, не жалея сил, бежал вперед. А его боль... Что ж. Это просто его боль.
Геверциони презирал себя за такие безжалостные,
– Держаться! Не отставать!
– едва сдерживая раздражение, крикнул Георгий бегущим следом десантникам. И вынужденно сбавил темп. Увы, но бойцы заметно выбились из сил. Терялась скорость - многие постепенно отставали. Задеревеневшие, потерявшие чувствительность ноги заплетались. Дыхание стало прерывистым, хриплым. После десяти километров марша приходится возвращаться, да еще бегом. Даже для тренированного организма это было серьезным испытанием. Только подгоняемый надеждой Чемезов, да сам Геверциони еще сохраняли какие-то силы, хотя это уже было на грани человеческих возможностей. Причем гнали контрразведчики отчаянно, без оглядки.
Единственные, кто продолжал более-менее на равных держаться, были взводный младший лейтенант и высокорослый десантник. Бегущие следом двое медиков уже на пределе: не дышат, а хватают ртом воздух жадно, взахлеб, кое-как переставляя заплетающиеся ноги. Геверциони тронул за плечо Роберта и взглядом указал за спину. Чемезов кивнул, понимая командира без слов. Пристроившись наравне с 'эскулапами', генерал и майор стянули с их плеч всю поклажу.
Между тем изнурительный бег по пересеченной местности продолжается уже больше часа. По прикидке Геверциони до места посадки оставалось не больше двух километров.
– Давайте, братцы!
– как мог, приободрил бойцов Георгий.
– Мы уже близко.
И внезапно застыл на месте. Бежавшие следом так же остановились, потеряв дар речи. Люди не могли поверить своим глазам. Из-за поворота прямо на них выползал тихо рычащий грузовик.
Первым, как и положено командиру, очнулся Геверциони. Сорвавшись с места, он привычно уверенным движением выхватил из-за спины автомат. Безжалостно полетели в снег набитые под завязку рюкзаки. Жалобно звякнули о камни какие-то склянки внутри, металлическая мелочевка. И, словно в насмешку, следом стальным лязгом ударил о стволы деревьев передергиваемый затвор.
Преодолевая пространство мощными, гигантскими рывками по несколько метров, Георгий рвался вперед. Стараясь подойти как можно ближе незамеченным, он петлял между деревьев, круто маневрируя. Через секунду к неистовому бегу присоединился пришедший в себя Роберт. Гонимый бушующей внутри яростью, майор быстро нагнал Геверциони. За считанные секунды, пока остальные десантники еще пытались осмыслить происходящее, двое чекистов-волкодавов успели преодолеть до полста метров.
Не сговариваясь, они синхронно и почти беззвучно упали под защиту прибрежных кустов. И только поймав в перекрестье прицелов, уже держа пальцы на курках, замерли от удивления. В грузовике оказались свои.
За рулем сидел Гуревич. И вид у майора был откровенно скверный: левая рука по локоть забинтована и на белом четко виднелись кровавые пятна. Впрочем, эта рана была не единственной. Присмотревшись, Геверциони заметил, что бинтами перехвачен и высокий лоб, и грудь под небрежно накинутой курткой. Рядом в кабине сидели тяжелораненый боец и полковник Гольдштейн. Доктор хотя и с первого взгляда не был ранен, смотрелся помятым и потерянным. Трясущиеся руки, бегающий, полный отчаяния взгляд. Гольдштейн сидел, плотно вжимаясь в спинку сидения и не замечая ничего вокруг.