Отступление

Жиров Андрей Сергеевич

Геверциони понимал, не мог не понимать: внутри что-то надломилось. Отступившая на краткий миг боль вернулась, как вернулась и слабость. Каждый шаг, каждый вздох давался ценой невероятного напряжения. И притом важно не показывать этого: никогда и никому. При всем уважении к своим старшим офицерам, Геверциони трезво отдавал себе отчет: нельзя сейчас на них перекладывать бремя ответственности. Ни под каким видом или предлогом. Иначе завалится...

Поведение Лазарева наглядно иллюстрировало корни проблемы, истинную подоплеку. Даже боевые офицеры еще не осознали серьезность происходящего. То есть не 'приняли к сведению', а именно осознали. Для них, как,

впрочем, и для большинства людей, война оставалась чем-то невероятным, непостижимым. Поколения, избавленные судьбой от горечи потерь, потеряли нечто важное, забыли, разучились. Нет, они еще не понимают происходящего. Мир изменился, а мы никак не поспеваем. И только в одном часто видится спасение: попрочнее укрыться в собственной раковине, переждать, отстраниться. Каждому кажется: стоит лишь чуток переждать, перетерпеть и вот-вот вернется мирная жизнь - все будет хорошо, как прежде...

Не проняло еще до печенок осознание, что не будет, не вернется. Но так не бывает. Если ты считаешь, что проблемы не существует, глупо рассчитывать, что лишь этим спасешься. Ничего теперь не будет прежним. Век назад предки кровью и слезами заплатили за эти такие человечные, слишком человечные заблуждения. И это не их вина - как тогда, так и теперь.

Нет человеческой вины, что не хочет убивать, не хочет силой доказывать истину. Ведь именно он - честный, милосердный - созидает мир. Люди растут над собой, оставляя в прошлом пережитки, детские привычки - жестокость, озлобленность, глупость. И потому все тяжелее им возвращаться к примитивным способам решения проблем.

Так и его офицеры. Фурманов, Чемезов, даже Лазарев со своими комбатами и ротными. Они хороши, но для мирного времени. Никому из них не приходилось еще принимать тяжелых решений: посылать бойцов на смерть, разменивать жизни немногих на победу...

Дело не в том, чтобы научится безжалостно распоряжаться жизнями людей, обагрив руки в крови, нет. Такой подход хуже любого иного. Победа любой ценой почти никогда не приносит настоящей победы. Да и что это вообще за формулировка: любой ценой?! Мерзость! Первого же своего помощника, кто станет проявлять подобные тиранические замашки, Геверциони, ни секунды не колеблясь, уберет.

Вопрос в готовности принимать подобные тяжелые решения - в осознании, что от тебя здесь и сейчас зависят тысячи жизней. Готов ли ты продолжать относиться к происходящему спустя рукава, обрекая людей на гибель и мучения? Или все же откажешься от сладкого самообмана, чтобы каждый миг, каждую секунду на пределе, на износ трудиться ради победы?

Именно этого Геверциони собирался добиться от своих подчиненных, пока еще оставались силы. Как только офицеры поймут и примут сердцем эту немудреную истину, когда научатся видеть главное даже не размениваясь на второстепенное - тогда можно будет позволить передышку. Но не раньше.

Увы, организм не мог понять глубины переживаний генерала. Телу недоступны ни высокие материи, ни уговоры, ни угрозы. Оно привыкло брать свое вне зависимости от обстоятельств. Потому для Геверциони оставался единственный выход: бороться. И верить...

...
– Сюда, товарищ генерал!
– лейтенант остановился около одной из больших палаток. Откинув полог, он первым шагнул внутрь. Замерев по стойке смирно справа от входа, лейтенант сказал громко, - Товарищи офицеры, внимание!

Первое, что сразу же бросалось в глаза - радиоперередатчик. Черная коробка величаво громоздилась на скоро сбитом столе. Хотя при том самодеятельное

произведение местных столяров-самоучек не уступало в четкости линий и претенциозности пропорций. Массивные брусья, наспех обтесанные доски, местами отполированные наждаком, но чаще - локтями и ладонями. Но на этом инициатива народного творчества не иссякла.

Вкруг прямоугольника столешницы располагался десяток стульев. Само собой, таких же новоделов. Слегка корявые, несуразные к столу они жались словно малые дети к материнскому подолу. Времени на них затратили явно меньше, чем на старшего брата, однако это не лишило все же конечный результат своеобразной элегантности. Обстановка в палатке оказалась таким образом далеко не скудной. Кроме того, словно в награду за труды внутри теперь щедро пахло хвоей и терпкой смолой.

Но, безусловно, центром притяжения внимания был именно черный ящик. Судя по всему, реанимированный механизм является антикварной редкостью - уж больно затерты надписи, да и внешний вид архаичен. Как древний эллин в окружении пестрых венецианцев.

Заслышав первые слова лейтенанта, колдовавшие над громоздким радиопередатчиком бойцы скоро повскакивали с мест. Недвижим остался только один офицер в массивных наушниках. Светловолосый старлей, сгорбившись, сидел перед аппаратом, для верности прижимая ладонями наушники. Невысокий и худой, с выдающимися лопатками на спине, он сидел не замечая ничего вокруг. Даже когда кто-то из товарищей негодующе ткнул офицера в бок, тот лишь раздраженно отмахнулся.

– Здравия желаю, товарищ генерал-майор! Капитан Троекуров, ответственный за связь и коммуникации, - козырнул старший из офицеров. Смущенный вызывающим поведением подчиненного, капитан тем не менее сохранил вид невозмутимый, уверенный. Единственное, что выдавало истинные чувства, так это легкий румянец на щеках.

– Не нужно формальностей, товарищи, - коротко козырнув в ответ на приветствие, ответил Геверциони, - Вольно.

И, когда присутствующие чуть расслабились, продолжил:

– Так что у нас происходит? Покажете?

– Да, товарищ генерал, конечно...
– ответил с готовностью Троекуров.
– Вот... Прошу, проходите к столу...

Геверциони вместе со 'свитой' не мешкая сели вкруг на свободных стульях. Георгий теперь мог разглядеть лицо старлея, так и не расставшегося с наушниками.

Парень молодой - не старше тридцати. При том черты лица оказались достаточно резкими, грубыми. Часто в подобном случае принято говорить 'высечены топором'. Высокий и плоский лоб, испещренный морщинами, выдающиеся острые скулы, широкая челюсть и подбородок.

Однако, если по отдельности они могли показаться неуместными, несуразными, то в единстве представали в странной гармонии, дополняли друг друга. И особенно выделялись на общем фоне глаза: пронзительно-голубые, ясные. Можно подумать, они искали укрытия под тяжелыми карнизами бровей, намеренно прячась как можно глубже. При том сквозь усталость и раздражение, даже отрешенность явно видно, как незауряден, образован этот человек.

Геверциони разглядывал старлея несколько секунд, однако тот продолжал вслушиваться в эфир, упорно продолжая не замечать вокруг абсолютно ничего. Что, впрочем, ничуть не расстраивало Георгия. По личному опыту генерал отлично уяснил: не стоит ценить в людях ретивость - невелика заслуга. И часто - переменчива. Пускай человек окажется ершист, нелюдим и нетактичен, неважно. Если он профессионал, то можно пойти на серьезные уступки. Говоря по-правде - почти на любые уступки.