Отсюда и в вечность

Джонс Джеймс

Пройдя под аркой крепостных ворот, Прю надел свою полевую широкополую шляпу с высокой тульей, напоминающую шляпу скаутов. Он надвинул ее низко, на самый лоб, и чуточку набекрень. Ободок был отделан зеленовато-голубым шнуром и значком пехоты. Жесткая и твердая, как картон, она сидела на его голове, будто только что изготовленная корона.

Прю задержался на минуту у лакированного шкафа с призами. Почетное место среди кубков и статуэток в шкафу занимал переходящий приз Гавайской дивизии, который ребята Холмса выиграли в прошлом году: два золотых боксера на оцепленном канатом ринге из золота.

Он пожал плечами, отвернулся и замер при виде картины, которая всегда волновала его. Она была будто написана

густыми, яркими красками, и сочность их постепенно, по мере углубления перспективы, ослабевала. Светлая, занесенная коричневой пылью зелень плаца, на ней солдаты четвертой роты в синей рабочей форме и оливковые скверики. Дальше белизна казарм второго батальона, а позади казарм — медленно ползущие вверх красно-зеленые полосы ананасовых плантаций, безупречно ровные, аккуратные, ухоженные, с согнутыми фигурками копошившихся на них людей, еле различимыми издали. Еще выше — холмистые предгорья, покрытые сочной зеленью, — эти места не страдали от недостатка воды. И наконец, перспективу завершали черные вершины хребта Вайанае, вонзавшиеся в такое же синее, как форма солдат, небо. Линию гор рассекал глубоким острым углом лишь перевал Колеколе, который подобно вырезу на женском вечернем платье как будто обещал что-то неожиданное по другую сторону гор. Но Прю бывал по ту сторону перевала и ничего примечательного там не видел.

Вдоль склонов гор вился тонкий узор линии, которая терялась к югу. Это была тропа в Гонолулу. Офицеры ездили туда кататься верхом, и там оставленные без присмотра лошади обгладывали с деревьев кору.

Интересно, доволен ли своей жизнью ананас? Не надоело ли ему, что его подрезают точно так же, как семь тысяч других ананасов, дают то же самое удобрение, что и семи тысячам других? Каждый из них стоит на одном месте до конца своих дней. Неужели они похожи во всем друг па друга и одни повторяет другой? Никогда этого не узнаешь. Но ведь и никто не видел, чтобы ананас превратился в грейпфрут, верно?

Прю сошел на дорожку, ступая мягко, по-кошачьи, как ходят боксеры, в шляпе набекрень, подтянутый, аккуратный, решительный.

Глава вторая

Роберт Ли Прюитт научился играть на гитаре еще давно, задолго до того, как увлекся боксом и игрой на горне. Он выучился этому еще мальчиком, и тогда же он заучил множество блюзов и грустных песен. Такова уж жизнь в горной местности штата Кентукки, что эта музыка быстро прививается. Все это было давно, когда Прюитт еще и не думал о службе в армии.

В горной местности штата Кентукки умение играть на гитаре не считается особым достоинством, как в других местах. Каждый смышленый парень тренькает на гитаре уже тогда, когда и гитару-то он держит, как контрабас. Маленький Прюитт любил песни, потому что они навевали какие-то неясные чувства. Эти песни западали ему в душу, а сама игра на гитаре не увлекала его. Просто у него не было тяги к гитаре.

К боксу его тоже не тянуло. Правда, у него была хорошая реакция и невероятно сильный удар, который он выработал еще до армии, в бытность бродягой. О таких вещах всегда как-то узнают. Это бросается в глаза. Особенно в армии, где спорт — хлеб насущный, а особенно популярен бокс — самый мужественный вид спорта.

Ни к одной профессии Прю не чувствовал особой тяги. Армия его тоже не манила. По крайней мере, в тот период его жизни. Сын шахтера из округа Харлан, он не мог не стать солдатом. Это была единственная дорога, открытая для таких парней, как он.

Он действительно ни к чему не чувствовал призвания до тех пор, пока не взял в руки горна.

Все началось с простой забавы, когда ребята собрались выпить пива. Прюитт только подержал горн в руках и раза два подул в него. Раздались какие-то звуки. И он сразу почувствовал,

что в этих звуках есть что-то такое торжественное, чего словами не выразишь.

На мгновение ему почудилось, будто когда-то он уже был герольдом и фанфарами возвещал о коронации, а в долгие синие вечера в древней Палестние у дымных костров военных лагерей трубил легионам вечернюю зорю. Тогда-то ему припомнилось то чувство смутного беспокойства и тоски, которое навевали печальные блюзы его детства. Прю понял, что горн его призвание, что, если играть так, как ему хочется, его жизнь на земле будет оправдана. Когда он взял в руки горн, он вдруг понял, почему пошел в армию, а до сих пор этого не понимал. Вот как много значил для него этот армейский горн. Прю понял, в чем его призвание.

Мальчиком Прю слышал много рассказов об армейской службе. Бывало, когда на тесную долину опускался вечер, окутывая сумраком убогие ветхие домишки, а их усталые обитатели с лицами, грязными от въевшейся в них угольной пыли, собирались на крылечке дома, Прю приходил послушать их рассказы. Его дядя Джон Тэрнер, высокий, худой, костлявый, мальчиком убежал из дому, а потом подался в солдаты в поисках приключений. Его произвели в капралы во время восстания на Филиппинах.

Отец Прюитта и другие жители долины так никогда и не бывали дальше окрестных гор, а Прю уже тогда терпеть не мог терриконы, окружавшие его, как стена. Рассказы дяди Джона Тэрнера об армии придавали ему в воображении мальчика особый, романтический ореол.

Этот высокий человек, его дядя, обычно садился во дворе на корточки, потому что на земле сидеть было невозможно из-за толстого слоя угольной пыли, покрывавшего всю местность, и старался помочь своим слушателям хотя бы ненадолго избавиться от вкуса угля во рту, того самого угля, который в энциклопедиях называют «черным золотом». Рассказы дяди Джона убедительно свидетельствовали о том, что за горами шлака и деревьями с черной от угольной пыли листвой существует еще и другой мир.

Рассказывал дядя Джон о племени моро. У этого племени был священник-мусульманин «дату», который, перед тем как добровольцы уходили защищать свое племя, совершал суровый обряд их подготовки к встрече с небесами. Вот в то время, по словам дяди, и были впервые введены в армии пистолеты калибра 0,45 [1] . Ведь привыкшего к острым болевым ощущениям моро ничто не брало, даже если выпустить в пего шесть пуль специального калибра 0,38. А его нужно было уложить. Если же бить из пистолета калибра 0,45, то уложишь любого, даже если попадешь в кончик мизинца. И поэтому с тех пор, по словам дяди Джона, в армии с успехом используют именно это оружие.

1

Калибр оружия в американской армии обозначается в долях дюйма. — Прим. ред.

Маленький Прю немного сомневался насчет кончика мизинца, но все же рассказ ему нравился. В нем чувствовалось, как люди, можно сказать, сами делают свою историю. То же было и в рассказах о юном Хью Барабанщике, о приключениях молодого Джона Першинга, о знаменитых походах к Минданао, о марше в обход озера Ланао. Судя по рассказам дяди Джона, в племени моро были стоящие ребята, достойные противники. Наговорившись вдоволь о славных днях побед, дядя запевал песню своего полка «Бесхвостые обезьяны Замбоанга». Он рассказывал о Филиппинах и о Мексике, о Блэкджеке в тот период его славной жизни, когда он еще не стал тем великим, но простым человеком, с которым мог поговорить любой, и о молодом Сэнди Пэтче, еще не ставшем настолько великим, чтобы позволить себе быть простым.