Оттенки
Шрифт:
— А мы, значит, должны будем на молодых спину гнуть. Тебе что, батрачить уже неохота? — едко спросила старуха. Старик с любопытством посмотрел на жену, словно впервые слышал ее голос, но промолчал и продолжал есть, только засопел сильнее.
— Нет, на это я так легко не пойду, — продолжала Мари. — Справлялись мы с хутором до сих пор, справимся и дальше. Да и чем вам плохо? Ведь когда-нибудь все будет ваше, других наследников у нас нет.
— Вот и я говорю Каарелю то же самое, — вставила Тийна, а старуха метнула на зятя пронзительный взгляд.
— Когда-нибудь, конечно, будет,
— А нам неохота? Что же, по-вашему, нам сложить руки и смерти ждать? — возразила старуха.
— Зачем же смерти? Вы, старики, живите себе потихонечку да полегонечку; работайте понемножку, сколько вздумается, хлопочите по дому, — молвил Каарель.
— Думаешь, нам так хочется, чтоб нас из милости кормили? Не будет этого! Скорее от меня кто-нибудь милостыню получит, чем я из чужих рук подачку приму. Тогда и жить не стоит. Сами будем хозяйничать на хуторе. Выпадут хорошие годы — уплатим все долги. Тогда и берите себе хутор. Тогда уж не скажете, что родители вам ничего не оставили, — добавила старуха.
Каарель с Мари долго спорили еще и после ужина. Тийна молчала, а старый Юхан дремал на стуле, как будто дело его не касалось. Хотя зять, собрав все свои доводы, по-всякому доказывал старухе, что старикам жилось бы много лучше, если бы хутор перешел к молодым, — Мари не сдавалась. Каарель, однако, не терял надежды. И вот судьба протянула ему руку помощи.
После Нового года старый Юхан тяжело заболел и несколько месяцев пролежал в постели. Во время болезни правая рука у него чуть совсем не отнялась; во всяком случае, поправлялась она так медленно, что на полное выздоровление большой надежды не было.
В начале весны Каарель снова напомнил старикам о своем замысле.
— Дался тебе этот хутор, только и разговору, что о нем, — сказала старуха. — Старым людям жить на свете — прямо крест тяжкий: молодым они только помеха. Вот бы, наверное, радовались, если б старый Юхан помер.
— Мама, зачем ты так говоришь! — взмолилась Тийна. — Когда это мы желали ему смерти? Разве Каарель когда-нибудь позволял ему тяжело работать? Но что поделаешь, если болезнь нагрянула.
— А что же мне еще говорить, если у вас этот хутор вечно на языке? — отвечала старуха.
— Да я разве с дурным умыслом прошу? Я ведь добра вам желаю, хочу, чтоб вам легче жилось, — пояснил Каарель.
— Легче жилось! — передразнила его хозяйка. — Знаем мы эту легкую жизнь, видели и раньше, как люди этой легкой жизнью живут.
— Да что им перечить, пусть берут, — заявил Юхан, входя в комнату. — Долго ли нам жить осталось! Разве мало мы потрудились? Пусть теперь молодые попробуют, как сладко самим хозяйствовать.
— И то правда, хватит вам спину гнуть, можете и отдохнуть немножко, — поддержал его Каарель.
Старуха долго еще стояла на своем, но в конце концов уступила, с условием, что хутор по-прежнему будет записан на имя Юхана, на деле же хозяином его станет Каарель. Молодые на это согласились.
Как только Каарель почувствовал вожжи в своих руках, он сразу же решил нанять батрака на лето, либо работника-подростка на весь год. Когда он однажды в субботу вечером заикнулся
— Ну, разве я не говорила! Вот она, легкая жизнь! — подхватила старуха. — И к чему этот батрак? Некуда тебе деньги выбрасывать, что ли? Обойдемся и так. Если уж очень прижмет, возьмем поденщика. Главное — нас уж не хотят и к работе допускать, наш труд и пот уже не годится!
— Что правда, то правда, — поддержал теперь и Юхан свою бойкую жену. — И на что тебе сдался этот батрак? Ну, а если уж мы тебе не нужны, если я уже не гожусь, тогда… тогда… делайте что хотите, хутор-то ведь вам обещан!
— Чего вы так сердитесь? У отца рука больная, неизвестно, сможет ли он вообще работать. Да и у матери кости не железные. С Тийной — сами видите, как обстоит дело. Срок у нее не за горами, работница из нее не бог весть какая. Где же нам управиться! — убеждал Каарель стариков.
— У Тийны срок не за горами… — повторила Мари. — Мало ли у меня было этих сроков. Только никого в живых не осталось, кроме Тийны, пятерых на кладбище свезла. Еще в прошлое воскресенье ходила их навещать.
— Слезы на глаза навертываются, — продолжала она, помолчав, — как подумаю. Но разве из-за них давала я себе поблажку в работе? На жнитве бывало положишь ребенка под копной, где солнце не печет. Или на покосе — подвесишь люльку на сук, дитя и качается там да само с собой гукает… Если же за полгода начинать об этом беспокоиться, то достатков не жди, откуда они возьмутся.
— А зачем так мучиться, если можно жить лучше? Разве все люди одинаковы? Один в силах со всем справиться, а другой не вытянет, подохнет, — ответил Каарель.
— Вот то-то и оно: все больно умные стали, не хотят жить так, как отцы их жили. Ни обычаи, ни платье — ничто им уже не годится, подавай им все по новой моде. Девчонки перетянутся что есть силы и ходят, как вязальные спицы. Диву даешься, как еще дышать могут. Да и парни не лучше — навешают себе на шею всяких хомутов, словно им от этого какая прибыль, платок им уже не годится — мол, старая мода. А попробуй запретить — сейчас в слезы, или снесет свои тряпки в лес, там и переоденется, а без них никуда ни шагу. И ты такой же. Понадобился ему батрак, не может своими силами всю работу переделать! Как же, надо из себя хозяина корчить, а что это, мол, за хозяин, если у него батрака нет! Мы-то состарились, не годимся вам в работники, не умеем угодить. Остается, видно, нам присмотреть себе хибарку, а молодые пусть катят дальше.
Тийна с мольбой смотрела на мать, словно надеясь этим ее утихомирить. Каарелю же не терпелось возразить на упреки.
— Не понимаю, чего ты, мать, на нас злишься. Пусть я тебе чужой, но ведь Тийна — единственное твое дитя. Ради нее я и хочу нанять батрака. Может, вы недовольны, что хутор к нам перешел? Так берите его обратно хоть сейчас, мы и слова не скажем. Но уж если он в наших руках останется, то я возьму батрака, что бы вы там ни говорили. Если все станем везти на своем горбу, вы же, в конце концов, и упрекнете меня: скупится, мол, не хочет батрака нанять, убивает нас тяжелой работой.