Оттепель. Инеем души твоей коснусь
Шрифт:
— Не только! — Марьяна слегка улыбнулась. — С Егором еще можно договориться, а вот с оператором!
— Ох да! Оператор нам спуску не даст!
— Ну, ладно. Авось пронесет. Вы готовы?
— Готова. А вы?
— Да, я, кажется, тоже. Пойдемте сражаться?
— А что остается?
Ушли, благоухая лаком для волос, перешучиваясь и улыбаясь.
Федор Андреич Кривицкий, полчаса проторчав в пробке, подъехал к калитке своей дачи, потер ладонью разболевшийся от утомительной дороги копчик и поднялся по ступенькам крыльца.
— Наденька! — смущенно позвал Федор Андреич и тут же разозлился на себя за это смущение. — Надя! Ты где? Почему ты мне не отвечаешь?
Красная от злых слез Надежда Кривицкая выросла на пороге.
— Зачем ты приехал?
— Надя! — Кривицкий обеими руками схватился за голову. — Ведь я же тебе объяснил: простая, наивная
— А лечь знает как?
Кривицкий поморщился.
— Надя! Оставь! Ну чем мне поклясться, что…
— Нет уж! Не надо! — сдвинув свои соболиные брови так, что они образовали одну сплошную полосу, зарыдала Надежда Кривицкая. — Ни слову не верю и в жисть не поверю!
— О господи! Дай же мне силы! Не выдержу… — И Кривицкий рухнул на диван.
Жена не сводила с него обведенных страдальческими тенями глаз.
— Мы, Федя, пока никуда не уедем! Маше лесной воздух необходим. Так что ты не рассчитывай, что вы с этой красавицей здесь, на моих костях, блаженствовать будете…
— Ты, Надя, рехнулась! Нет, правда: рехнулась!
— И в спальню ко мне, Федя, ты не войдешь!
Кривицкий схватил самую огромную из диванных подушек и накрыл ею лицо.
— Что? Стыдно тебе? Ну еще бы! Еще бы!
С этими словами она повернулась и вышла. Через пять минут из глубины дома послышался ее срывающийся грудной голос:
По долинам и по взгорьям шла дивизия впе-е-е-ред, чтобы с боем взять Приморье, белой арми-и-и-и оплот!«Машеньку укачивает!» — догадался Кривицкий.
Глава 9
Следователь Цанин чуть ли не с ранней молодости страдал холециститом. Чем только его не лечили, ничего не помогало. Жена каждое утро с кислым лицом — таким, что удавиться хотелось, — приносила следователю два стакана нарзана и, скорбно поджав сероватые губы, ждала, пока он их выпьет. Потом уходила, и Цанин слышал, как она помешивает в кастрюльке овсяную кашу. Этот звук действовал на его нервы так же, как на разъяренного испанского быка действует плащ испанского тореадора. Больше всего на свете ему хотелось опрокинуть на жиденький перманент жены эту недоваренную и жиденькую овсяную кашу. Руки его тряслись от раздражения. Однако профессиональная сдержанность проявлялась во всем. Умытый и причесанный Цанин выходил на кухню, разворачивал свежую газету и, морщась, съедал свою овсяную кашу. Потом он подставлял жене до блеска выбритую щеку, брал свой портфель и ехал на работу. Проклятое заболевание не позволяло пить. Врачи покачивали головами и пугали операцией. Поэтому Цанин напивался один раз в два месяца. Никто не предлагал ему такого расписания, но, выработав его самостоятельно, Цанин следовал этому расписанию со всей еще в армии приобретенной железной точностью. Он напивался пятого числа вечером, пил все шестое, а седьмого приходил в себя и отлеживался. Восьмого, если оно не совпадало с каким-нибудь праздником или воскресеньем, он шел на работу. И так — каждые два месяца. Каждый месяц было бы лучше, но он панически боялся угодить на операционный стол.
«Там точно зарежут, — сказал он себе. — Уж лучше тогда потерпеть».
И Цанин терпел. Однако это постоянное, вызванное болезнью насилие над своим организмом не могло не сказаться на психике. Следователь стал постепенно испытывать почти садистское наслаждение от возможности наказывать людей. Их испуганные глаза, их просьбы хотя бы «разобраться» вызывали в нем веселое и острое бешенство, от которого как-то очень приятно холодели кончики пальцев, а в ушах изредко возникала почти соловьиная легкая трель. Потом пропадала. Иногда это состояние заменяло опьянение и точно уж помогало в том, чтобы полностью освободиться от любовной необходимости в женщине и от ее бесхитростных ночных услуг. Он стал независим, коварен и быстр. С любым заданием, поступающим сверху, справлялся. Начальство его полюбило. Ему доверяли такие дела, которые требовали не только профессионального умения, но и психологической изощренности, находчивости, а иногда даже и артистизма.
Ознакомившись с делом сценариста Паршина, смерть которого была явно вызвана алкогольным опьянением, Цанин
Виктору Хрусталеву была отправлена повестка. Цанин предвкушал беседу со своей будущей жертвой с тем же нетерпением, с которым прыщавый десятиклассник ждет свидания со взрослой и опытной женщиной, которая, может быть, даже оставит его у себя ночевать.
Хрусталев с первой секунды вызвал у него отвращение. Он знал этот тип мужчин и презирал его. Эти мужчины отличались обаянием, перед которым не могла устоять ни одна особа слабого пола, открытым пренебрежением ко всем остальным и, как ни странно, каким-нибудь не понятным для следователя талантом, вроде умения рисовать картинки, сочинять стишки или, как в случае с Хрусталевым, снимать художественные фильмы. Поначалу Хрусталев держался свободно и независимо, но Цанин без большого труда заставил и его разволноваться. Предположить, что он незадолго до гибели был в комнате Паршина, было проще простого: очень пьяные люди, проведшие вместе почти три дня, не расстаются у подъезда, а лепятся друг к другу до тех пор, пока их тесная дружба не нарушается каким-то скандалом. То, что Хрусталев соскочит с крючка, как рыба, уже заглотившая наживку и все-таки чудом каким-то вытолкнувшая ее из своего раздувшегося горла, было для Цанина полной неожиданностью. Адвокат, приглашенный бывшей женой Хрусталева, сломал ловкую задумку следователя, и вся схема посыпалась. Цанин покаялся наверху в своей неудаче и принялся ждать дальнейших распоряжений. Через две недели ему сообщили по телефону такое, от чего следователь весь затрепетал. Только одно создавало большие сложности: никто, даже очень близкий ему по работе эксперт Слава, не должен был догадаться, что суть всей истории не имеет к самому Виктору Хрусталеву, оператору с «Мосфильма», практически никакого отношения. Что через голову этого самонадеянного молодого человека решается совсем другая, важнейшего государственного значения задача. Нужно было исхитриться и выстроить историю так, чтобы спровоцировать стилягу-оператора на личный конфликт с самим следователем. Тогда ни один комар, включая и дотошного Славу-эксперта, носу, как говорится, не подточит. Мстительность Цанина была хорошо известна сотрудникам и легко объяснялась все тем же холециститом. Поэтому нажить себе еще одного личного врага в лице Хрусталева было проще простого. Он выяснил, что съемки в деревне заканчиваются в субботу и в понедельник группа начнет работать в одном из мосфильмовских павильонов. Значит, нужно было дождаться понедельника.
Глава 10
В пятницу закончили снимать почти в семь. Машина, нагруженная декорациями и костюмами, уехала в Москву. Утром нужно было немного поснимать натуру и, главное, поймать и запечатлеть деревенских мальчишек в тот момент, когда они с визгом плюхаются в воду и их обдает сверкающими брызгами. На этом особенно настаивал Егор и даже сам ходил по домам договариваться, чтобы никто из пацанов не пропустил назначенного времени — восемь утра. Пацаны солидно согласились и обещали не подвести. После обеда должен был прибыть мосфильмовский автобус и увезти в заждавшуюся столицу всю съемочную группу.
Закончив съемку, Мячин умылся и постучал в дверь своей комнаты.
— Входи, я не сплю, — отозвалась Марьяна.
Это была их третья и последняя ночь. Позавчера, когда она неожиданно пришла к нему со своим чемоданчиком, они долго и задушевно разговаривали. В самом конце, когда Марьяна расплакалась и призналась в том, что запуталась, Мячин дал себе слово никогда и ничем ее не огорчать. В душе он уже был согласен на то, чтобы быть ей только другом, защитником и опорой. Ни на что другое не претендовать и проглотить свою влюбленность с закрытыми глазами, как дети глотают горькие таблетки. Они проговорили несколько часов подряд.