Оттепель. Инеем души твоей коснусь
Шрифт:
— Недавно: когда?
— Ну, неделю назад…
Дарида Петровна переглянулась с медсестрой. Та пожала плечами.
— Работаете?
— Нет, учусь. Не работаю…
— Короче, рожать собираетесь? Нет?
Марьяна низко опустила голову.
— Не знаю. Все так неожиданно… Очень…
— А вы что, не знали, откуда берутся детишки? Не знали? Вы думали, что их в капусте находят?
Марьяна затравленно оглянулась на медсестру.
— У вас есть недели три на решение, — сердито сказала Дарида Петровна. — Захотите выскабливать, придете опять, я выпишу направление. В любом случае вам нужно сделать все анализы.
Она вышла из кабинета, не чувствуя ног. Ребенок. Значит, она беременна, а Хрусталев, как сказала эта кудрявая в очереди, «провалился к жене». Она будет матерью-одиночкой, как уборщица у них в школе, тетя Маруся, сын которой, Вовка, учился с Марьяной в одном классе, и тетя Маруся, маленькая и вся какая-то кривенькая, говорила про него «безотцовщина». Бабушка не переживет, а Санча начнет стыдиться ее, потому что вообще «чистоплюй», как дразнили его в детстве. Ах, да при чем здесь Санча! Мысли ее начали путаться. Что же теперь делать? Какое жуткое слово произнесла эта усатая докторша.
«Выскабливать»! «Выскабливать» ребенка, маленького, крошечного, живого мальчика или маленькую, крошечную, живую девочку. Марьяна опустилась на лавочку, ноги не держали ее. Ей вдруг пришло в голову, что если бы мама, которой она почти не запомнила, «выскоблила» бы ее, или Санчу, или их обоих вместе, то ведь ничего бы этого не было: ни этого неба, ни этого облака, ни дерева, ни даже вон той паутинки… А было бы — что? Темнота? Или что-то еще страшнее темноты? Опять почему-то вспомнилась тетя Груша, которая говорила бабушке:
— Ты, Заинька, верь! Верь, и все! Он дитят не оставит!
Она всегда обращалась к бабушке не «Зоинька», а «Заинька». Это запомнилось. Марьяна вдруг вся залилась густой краской и вскочила с лавочки. Нечего идти в лабораторию и делать какие-то дурацкие анализы! Нужно понять главное. Нужно пойти к Вите и сказать ему, что будет ребенок. Ей вдруг показалось, что это будет мальчик и она непременно назовет его Александром. Не «Санчей», как это придумал себе ее брат, а Сашей или Саней. Она побежала к метро. Он должен быть дома, сегодня нет ни съемок, ни просмотров. Все ждут Кривицкого, а он засел на даче и не подходит к телефону. Марьяна почувствовала еле заметный запах пота от своих подмышек. Она вся вспотела, Господи! Нельзя же так появляться перед ним. Но ехать домой и увидеть вопросительные глаза бабушки — еще хуже. Гримерша Женя вчера сказала, что в ГУМе выбросили французские духи «Клима», жуткая была очередь, всю вчерашнюю партию сразу раскупили, и две женщины так подрались из-за последней коробочки, что пришлось вызывать милицию. Но сегодня после обеда ждут, что выбросят еще партию, и многие вчера не ушли домой, образовали новую очередь, написали чернильным карандашом номера на ладонях и ночевали прямо на площади. Вели себя тихо, вежливо, к милиционерам нашли подход.
Вот если бы ей повезло и она купила бы себе такие духи! Деньги есть, на студии выдали аванс. Лицо ее горело, руки и ноги были холодными как лед. В метро какой-то парень, сидящий напротив, долго смотрел на нее и вдруг подмигнул. Она отвернулась. Он встал и подошел, наклонился. Вагон шатало. Парень изобразил, что еле удержался на ногах, и дотронулся ладонью до ее волос.
— Девушка! Из какой вы сказки?
Она
Она заглянула в отдел мужской обуви. Тяжелые зимние ботинки производства фабрики «Скороход» смотрели на посетителей так угрюмо, что не только покупать, но даже и притрагиваться к ним не хотелось. И галстуки были какие-то мрачные. Вот китайские махровые полотенца резали взгляд своими пронзительными красками. Но зачем ему китайское полотенце? Вдруг она ахнула и быстро побежала вниз по лестнице в гастроном. Нужно купить ему коньяк! Самый лучший, который только бывает, и самый дорогой. Коньяк и конфеты. И вот так, с коньяком и конфетами, позвонить в дверь и сказать, что она ждет ребенка.
Во все остальные отделы, кроме винно-водочного, были длинные очереди, а тут ей повезло: всего десять-двенадцать человек. Она спросила у продавца с широким и плоским, как блин, лицом, какой у них самый лучший коньяк.
— Берите «Арарат», не ошибетесь, — сказал продавец. — Можно еще «Двин», но он дорогой.
— Сколько? — уточнила Марьяна.
— Восемнадцать рублей, — с уважением к коньяку «Двин» ответил продавец. — А вам для кого?
— Для мужа, — сказала она и вся покрылась краской.
— Ну, думайте, женщина. Муж — это дело серьезное. — Он улыбнулся, блеснув золотым зубом.
На «Арарат» денег хватило, осталось еще на конфеты. Она зашла в уборную, сняла свитерок, спустила бретельки комбинации и лифчика, холодной водой вымыла под краном подмышки, чтобы не пахли потом. В половине седьмого позвонила в знакомую дверь. Хрусталев, как ни странно, был дома и открыл сразу же. Искра пробежала по его лицу, когда он увидел Марьяну.
— Прости меня, пожалуйста, что я без звонка, — быстро сказала она.
— Ты меня случайно застала. — Он слегка поморщился. — Проходи.
Она прошла и села на диван. Вынула из сумки бутылку «Арарата» и шоколадный набор.
— Что это у нас за праздник? — удивился он.
— Давай выпьем, — пробормотала она дрожащими губами.
— Волшебная сила искусства! — воскликнул Хрусталев, открывая коньяк. — Две недели на съемках художественного фильма «Девушка и бригадир» в корне меняют привычки начинающих актрис!
Он небрежно плеснул коньяк на дно двух стаканов. Марьяна не смогла сделать ни глотка: зубы застучали.
— Так что за событие? — пристально глядя на нее, спросил он.
— Витя! — Она положила руку на горло, внутри которого набухал соленый ком. — Я жду ребенка.
Он быстро опустил глаза.
— Давно?
— Я сегодня узнала. Сказали, что восемь недель.
Он присвистнул. Потом опять посмотрел на нее, но каким-то другим, новым взглядом, словно ему самому стало вдруг страшно, но он не хотел, чтобы она заметила его страх.
— Ты ведь знаешь, наверное, — медленно сказал он, — что я вернулся к Инге и к дочери.