Отважное сердце
Шрифт:
В это время в шатёр князя вошёл Григорий Настасьин.
– Государь, - обратился он к Невскому, - там опять заявились к тебе бояре татарские. Двое. Ждут.
Александр нахмурился:
– А, пёс бы их ел! Покоя от них нету. Вот уже и на ночь глядя приходить стали!.. Ладно, скажи: пускай войдут.
– А мне, Александр Ярославич, остаться с тобой или как?
– спросил Настасьин.
– Тебе? Нет, зачем же!
– отвечал Невский.
– Ступай в шатёр свой отдохни. Ведь ныне я этих гостей потчевать не стану: стало быть, не опасно. Стража рядом... Пойди отдохни, Гриша.
И Настасьин ушёл.
...В
Один из них был исполинского роста. Входя в шатёр, он принуждён был чуть не вдвое согнуться. Да и могуч был - плечи как брёвна.
Другой - худенький, маленький. Оба - в татарской одежде знатных: в шёлковых стёганых халатах, в расшитых яркими цветами шапках-малахаях.
Невский, по обычаю гостеприимства, приветствовал их и пригласил было садиться на подушки, разложенные по ковру. Заговорил он с ними по-татарски, уверенный, что перед ним татары, и назвал их князьями.
И вдруг Александр признал в этих татарских вельможах тех двоих людей, которые всегда были в его глазах не людьми, а самыми гнусными, ядовитыми гадами, от которых так и смердило изменой: оба они были рыцарями, изменившими своему народу. Великан был сам Джон Урдюй Пэта, а спутник его - тоже рыцарь ордена Тамплиеров, только немец, - Альфред фон Штумпенгаузен. Оба они за деньги продались татарам и по существу были татарскими шпионами.
Невский поднял перед ними правую руку, запрещая им садиться.
– О, нет, нет, нет!
– грозным и презрительным голосом проговорил он.
– Я обознался. Для псов у меня трапезы нет! А вон там, возле поварни, корыто стоит - если голодны, прошу вас туда пожаловать...
– Князь!
– надменно воскликнул Пэта.
– Ты раскаешься: в моём лице ты оскорбляешь советника ханского и вельможу!
– Ряженых я не звал: ныне не масленая неделя!
– ответил, уже с трудом сдерживаясь, Александр.
– Ну? Вон отсюда!
Штумпенгаузен мигом выбежал из шатра. Но рыжий гигант остался на месте.
– Меня не испугаешь, князь, - сказал он.
– Я - Пэта! Не кичись: здесь ты раб! Я же свободен. Захочу - и Берке прикажет завтра же удавить тебя тетивою!.. Дай пройти!
– И Джон Урдюй кулаком толкнул Невского в плечо.
На миг словно кровавое полымя закрыло свет перед глазами Александра.
– Собака татарская!
– во весь голос выкрикнул он, уже не помня себя от гнева.
И рукой в кожаной перчатке - кулаком, от одного удара которого дикий степной конь падал наземь, Александр Ярославич ударил Пэту по голове.
Рыцарь был убит наповал...
– Ну вот, - тяжело дыша, проговорил Невский, - и без тетивы обошлось...
Кровь стучала в висках, его пошатывало. Он вышел из шатра. Вороной конь рвал копытами землю... Александр вскочил в седло и принял из рук воина повод.
– В шатёр мой не допускать никого! А я скоро буду, - отдал он приказание шатёрной страже и поскакал.
Со свойственной ему быстротой соображения, Александр, уверенный, что рыцарь Пэта убит им насмерть, понял, что надлежит ему сделать сейчас. Надо опередить Альфреда Штумпенгаузена и первым сообщить начальнику ханской стражи о том, что произошло. Тогда, согласно законам самой Орды, Александру не грозило почти ничего. Князь, платящий дань, был в своём становище как бы
Вот почему Невский и мчался к татарскому стану, не щадя своего вороного коня.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Александр принуждён был вернуться, не застав бакаула - главного начальника ордынской стражи. В татарском стойбище было что-то тревожно усилены караулы, несколько раз князя останавливали и не хотели пропускать дальше, к ставке Берке. Впрочем, для Орды с наступлением ночи такое состояние тревоги было делом обычным: Берке постоянно опасался покушений на свою жизнь и часто проверял бдительность охраны. И в эту ночь главный начальник стражи всего стойбища был вызван в ставку Берке. А туда пробраться ночью нечего было и думать. Ещё при Чингисхане установился закон, что если ночью неподалёку от ставки хана будет задержан человек без пропуска и не вызванный к хану, то надлежало, даже не спрашивая, кто он и зачем, "рубить ему плечо", хотя бы это был один из царевичей.
Александру не оставалось ничего больше, как вернуться и подождать до рассвета.
Когда Александр вступил в шатёр свой, он оцепенел от ужаса: труп рыцаря Пэты исчез!
Да ведь не мог же рыцарь ожить! А если бы даже и произошло такое немыслимое, то не мог же он выползти из шатра князя незамеченным...
Александр позвал стражу; вошли два воина и с ними - шатёрничий.
– Кто без меня входил в мой шатёр?
– грозно спросил их Александр.
И боярин, ведавший княжескими шатрами, и оба воина сперва стали клясться, что никто не входил. Вдруг один вспомнил, что лекарь княжий Григорий был впущен ими:
– Да ведь он, княже, всегда к тебе за всяко просто входил, ну мы и ничего... Думали: не про него шла речь...
Александр Ярославич уже и не слушал их больше. Ужас и скорбь обуяли его. Всё, всё стало ясно ему!
– Гринька, безумец ты мой, что ты наделал?
– вырвался у него скорбный вопль, и Александр Ярославич закрыл ладонями лицо.
Невский осмотрел войлочную боковину шатра. Ну, так и есть! Вот даже и снежок намело снаружи в этом месте из-под плохо опущенного войлока: здесь-то, значит, и выволок Настасьин тело убитого Урдюя Пэты. А там что ж?.. Взвалил на коня, да и поспешил под кровом ночи вывезти подальше куда-нибудь в степь. Своя, русская стража могла и не остановить: каждый воин знал княжего лекаря в лицо. Настасьина любили в войске.
"Да!.. Бедный, бедный Григорий! Гринька ты мой... вся душа твоя тут сказалась - в безумном деянии этом, - думалось Александру.
– Вошёл ты в шатёр... увидал эту злую падаль... понял, кто его умертвил, и страшно... страшно стало тебе за меня - и решил спасти меня... Ох, безумец, безумец ты мой, что ты наделал!"
Александр Ярославич немедля вызвал самых надёжных и молчаливых из числа дружинников своих и повелел им, не щадя сил и в глубокой тайне, обшарить разъездами всю овражистую степь между русским станом и татарским стойбищем.