Отважное сердце
Шрифт:
– Даю вам слово рыцаря, – сказал отец, сжимая рукоять меча, – когда я изловлю этого негодяя, он понесет заслуженное наказание.
Ну и спектакль закончился, как обычно: крестьяне кланялись, отступая задом и проливая слезы благодарности.
Когда они ушли, отец повернулся к Алфрику:
– Посмотри мне в глаза, сын!
Я снова уткнулся носом в книгу. И весь обратился в слух.
– Не знаю, насколько во всем этом виноват ты, Алфрик, и ты, похоже, сам этого не знаешь. Возможно, я наказал тебя слишком мягко, но да простят меня боги, ибо я ошибался
Отец встал с кресла и в свете солнечного утра он показался мне необычайно прекрасным. О, когда-то, еще до того, как родились мы, он слыл самым красивым в Кастлунде рыцарем! А состарившись, он уединился здесь, в своем замке, в захолустье. Но сейчас… сейчас к нему словно снова вернулась молодость и красота!
И каким решительным выглядел он! Честное слово, спроси он меня сейчас о той злополучной ночи, и я рассказал бы ему все. Все начистоту. Без утайки. Хотя отец, узнав правду, и наказал бы меня куда как сурово.
Но отец не стал меня ни о чем спрашивать. Он снова повернулся к Алфрику:
– Ты совершил проступок, который привел к ужасным последствиям. И тебя следует судить по законам рыцарства, – хотя ты даже не оруженосец. Но ты – сын рыцаря!
Отец долго ходил по залу, время от времени бормоча:
– Да, да, у меня нет иного выбора…
Затем он остановился и поднял меч острием вверх.
Голос его зазвучал так, что у меня мурашки побежали по телу:
– До тех пор, пока не будет изловлен вор, похитивший доспехи сэра Баярда Брайтблэда, рыцаря Соламнии, и не будут прояснены все обстоятельства данной кражи, я заключаю своего старшего сына Алфрика Пасвардена в тюрьму. – Потом он сказал менее торжественно: – Я очень надеюсь, что ты, Алфрик, осознаешь свою вину и раскаешься в своем поступке, который запятнал и нашу фамилию, и честь всех соламнийских рыцарей.
Я был просто восхищен отцом! Я никогда-никогда не видел его таким!
Бригельм стоял рядом с отцом, пожимая плечами и устремив свой взор ввысь.
А Алфрик… Алфрик вдруг рассмеялся! И снова пнул бульдога ногой – тот заскулил и побежал, ища у него защиты, к Бригельму. Но вскоре, наконец-то поняв, что отец не шутит, Алфрик перестал смеяться. Заикаясь, он начал что-то мямлить в свое оправдание.
Отец пристально смотрел на своего первенца, своего наследника.
– Если бы ты, Алфрик, только знал, как тяжело мне сейчас, то уже это одно было бы для тебя суровым наказанием. Но…
– М-м-м-н-е-е-е… – как-то гнусаво проблеял брат. Бульдог с недоумением взглянул на него.
– Но у тебя, мой сын, понятия о чести и достоинстве не больше, чем… чем… – он запнулся, подыскивая сравнение, и наконец, указывая на бульдога, который в испуге прижался к ногам Бригельма, произнес: – чем у собаки.
– М-м-м-н-е-е-е… – вновь только и смог повторить Алфрик.
А
Отец тотчас гневно обернулся ко мне. О, в тот миг я, кажется, мог понять, что чувствовали люди Нерака, глядя на него во время сражения на перевале Чактамир!
– Я вижу, – ледяным голосом сказал отец, – что моему младшему сыну чрезвычайно весело. – Он снова повернулся к Алфрику: – И чтобы тебе не было очень уж скучно сидеть одному, вместе с тобой посидит и наш весельчак Гален. А там мы еще поглядим, на ком из вас двоих лежит большая вина.
– Но отец!… – взмолился я с неподдельным испугом.
Мы останемся в темнице один на один – Алфрик и я! Я же не выйду оттуда живым!
– Отец! Отец!
Но ответом мне было молчание.
В темнице пахло плесенью, от дубовых бочек, стоявших в углу, несло прокисшим вином.
Я прижался к стене – как можно дальше от Алфрика. Я хотел жить. Я хотел выжить! О, и дернула же меня нелегкая захихикать!
Отец вместе с Бригельмом и Гилеандосом все еще стоял у двери. Бригельм держал лампу – тусклый свет едва-едва освещал подземелье.
– Дважды в день вас будут кормить, – сказал отец. – Каждое утро вам будет разрешена прогулка на заднем дворе замка.
Надеюсь, заточение послужит вам хорошим уроком и научит вас уму-разуму. Если этого не сумел сделать я. Или ваш учитель Гилеандос.
Он замолчал и отступил в тень. Теперь я мог видеть только Бригельма – он смотрел на меня печально и сочувственно. Казалось: если бы он мог, он поменялся бы со мной…
Тут из темноты послышался голос отца:
– Я разочаровался в вас обоих, дети мои. Но надеюсь и верю, что вы в конце концов осознаете свою вину.
Затем дверь закрылась. Мы с Алфриком остались одни, в кромешной тьме.
И в этом жутком мраке я услышал: Алфрик медленно идет ко мне…
Глава 3
Не стану скрывать: к поэзии у меня отношение двойственное. Алфрик, например, дразнил меня иной раз поэтом – я умел рифмовать. И иногда мне жуть как хотелось действительно стать бардом! Трубадуром!
В наш замок трубадуры приезжали не раз.
Сначала вас сытно кормят. Потом вы рассказываете-поете историю, в которой подчас нет ни слова правды, но которую никто не называет лживой. Да еще и снова накормят. Да еще и заплатят за ваше вранье!
Ну, чем не благодать?!
…Восемь лет назад к нам в замок пожаловал Квивален Сез, самый знаменитый из бардов Соламнии. Помню, в тот вечер я решил: вырасту – стану поэтом! Но в ту же ночь мои поэтические грезы рассеялись без следа.
Отец велел нам с Алфриком навести порядок в большом зале – в нем ночью должно было состояться выступление Квивалена Сеза. Гилеандоса обязали наблюдать за нашей работой. В камине было полным-полно золы. Я забрался туда с метлой в руках. И вдруг – услышал жуткий крик нашего конюха. Я обернулся: конюх, перегнувшись пополам от боли, лежал под столом; ухмыляясь, его пинал ногами Алфрик.