Отважный муж в минуты страха
Шрифт:
Он гэбэшник, замес его понятен, но, кажется, у него добрые глаза. Парадокс: гэбэшник с добрыми глазами. Как у учителя. Такие глаза поймут и простят. Не простят — пусть накажут. Но не сильно, не до самого бездыханного конца. А Мехрибан? Сможет ли, захочет ли учитель ей помочь? На этот вопрос ответа не было.
Наверху у Кизюна снова гуляли. Шаркали ногами и смеялись. «Дас ист фантастиш», — вспомнил Саша и подумал о том, что Кизюн редкий везунок. Смотрит порно и чувствует себя хорошо. А тут…
Он пребывал в темноте
Телефон не унимался. Острый трезвон так неустанно долго, так требовательно терзал нервы, что пришлось поднять трубку.
— Сташевский? Костромин. Зайди.
— Когда, Андрей Иваныч? — разом подтянулся, окреп Сашин голос. — Завтра с утра?
— Прямо сейчас.
— Андрей Иваныч, я немного того, расслабился. Может, завтра?
— Немедленно.
Столько железа было в этом «немедленно», что Саше пришлось протрезветь. «Вот и хорошо, — сообразил он. — На ловца и зверь, и будь что будет». Через пять коротких мандражных минут он сбежал к подъезду, освещенному зеленой лампочкой, и приблизился к своей «Волге».
Ехал лихо, обгонял тихоходных персов, шарил рулем из стороны в сторону, но никто к нему не прицепился.
Пока ехал, пытался понять, как рассказывать Костромину о вонючем предложении Макки. Поначалу решил, что потребуется правда, но смекнул, что, если выкладывать всю правду, придется открывать историю с Мехрибан. Нужно ли было это делать? Лишний вопрос. Не нужно, нежелательно, недопустимо, Костромину конечно, нужно, ему, Сташевскому, — запрещено. Как быть?
Как быть? — не придумал.
На втором этаже генконсульства за неплотно сдвинутыми жалюзи светилось единственное окно. «Ждет», — усмехнулся Саша и, уже нажимая на кнопку звонка дежурного, со всей возможной сейчас для него твердостью решил, что будет действовать по ситуации. «Жизнь покажет», — вспомнил он слова Орла и подумал, что Толька не дурак. Как завяжется разговор, куда пойдет — от этого будет зависеть Сашин рассказ. Мудро. Какого хрена «резак» выхватил его из вечерней темноты, почти ночи? До завтра, что ли, не могло переждать ГБ? Что за дела?! Впрочем, дальней, скрытой и ноющей точкой желудка он уже чувствовал, зачем его вызвал Костромин. «Да, Сташевский, да, — сказал он себе. — Ты ведь и сам не можешь ждать до завтра. Время Аббаса пошло. Тик-так, тик-так. Сорок восемь часов. Помни о смерти».
Костромин его, действительно, ждал. Собранный, строгий, даже суровый. Выпивший с предыдущей ночи, но успевший опохмелиться и привести себя в цветочную свежесть. «Точно как учитель перед экзаменом», — определил
— Садись, — сказал консул, указав рукой на стол.
«Тяни билет, садись и готовься», — перефразировал про себя Саша.
На столе стояли маслины, лед и традиционный «Ред лэйбл», смотреть на который Саша уже не мог. Но сесть пришлось.
«Учитель» наполнил тяжелые стаканы рыжей жидкостью, чокнулся.
— Выпей со мной…
— Да я уже как бы… — замежевался Саша, — не могу больше, спасибо…
— Выпей, легче будет! — приказал Костромин и всучил ему стакан.
«Что значит „легче будет“? На какой предмет? Что он имеет в виду?»
Но выпить пришлось; пошло мерзко, с икотой, почти с рыгом.
— Извините, — сказал Саша.
— Не за это извиняться надо, Сташевский, за другое. — Костромин забросил в рот маслину и приблизил к Саше круглое лицо. — Что у тебя с этой… Мехрибан? Говори все как есть.
«Что значит все как есть? Знает или нет?»
— Мехрибан работает нормально. Девушка старательная, я доволен.
— Еще б ты не был доволен. Девка красивая, молодая, наверное, горячая. Горячая? Говори, колись, чего уж там…
«Врет. Не знает. Гонит. Догадывается. Пусть гонит. Отступать буду по сантиметру».
— Я не понял, Андрей Иваныч: вы на что намекаете?
Костромин снова плеснул в емкости виски.
— Твое здоровье. Оно тебе сейчас понадобится.
Саша заглотнул спиртное и удивился легкости, с которой оно в него влилось. «Не иначе как нервы помогли, — подумал он. — Нервы отворили вены, открыли второе алкогольное дыхание — теперь его ничто не возьмет. Гони дальше, Костромин, послушаем!»
— Нашел себе… персючку. Не мог как нормальный мужик: медсестру советскую из нашего госпиталя завести, секретаршу, машинистку из торгпредства, да мало ли в колонии наших баб, которые бы с тобой стали! Нет, угораздило! Знаешь ли ты, куда влетел? В медовую ловушку, так это у профессионалов называется, а в переводе для таких, как ты: сгорел на бабе. Пустил слюни и спустил штаны. Дурак ты последний.
«Медовая ловушка. Сгорел на бабе. Врет? На пушку берет? Или все уже знает?»
— Андрей Иваныч, такого разговора не понимаю. Если что-то конкретное — скажите. А так, намеками пугать меня не надо. Я все же не зря с Альбертом сотрудничал.
— Ладно, Шестернев. Ты мужик, и я мужик, бывает с нами такое, ты не первый и не последний — ловят нас бабы на сладкое, куда деваться. Тем более ты молодой, не по своей воле без жены приехал — я правильно понимаю? Вот. Значит, полвины с тебя долой. И давай-ка мы с тобой, Александр, как мужики поговорим. Можешь не признаваться, я все равно все знаю.
«Знает. Выследил. Капнули. Донесли. Спасибо. Молодцы!»
— Ничего не было.
— Ясное дело: ты трахал диван. Еще спасибо скажи, что иранцы тебе на хвост не сели. Или уже сели?