Отважный муж в минуты страха

Тараховский Святослав Э.

Абзац наступит накануне восстания.

Лодка вошла в мрачный грот, своды были тесными, просвет не наблюдался.

Ориентиры были сбиты, мысли разорваны, ответы не находились.

В сон провалился мучительно, так и не решив главной проблемы.

28

А утром проснулся бодрым и свежим ровно в семь ноль-ноль.

Так был устроен его организм: рано ли он ложился накануне, поздно ли, трезвым или захмелевшим, стоило ему наметить час подъема, как точно в этот миг, безо всякого будильника, открывались миру его чистые карие глаза.

Проснулся с улыбкой солнцу, твердостью в намерениях и ясным пониманием того, что в жизни не существует непоправимых

ситуаций и что одна-единственная трагедия человека, которую никак не поправишь, есть неизлечимая болезнь и смерть. Так учила его мама. Нехитрая мудрость, которую не стоит забывать. Он вспомнил мать с благодарностью и, покинув панцирный матрас, распахнул окно.

Гимнастика добавила уверенности и силы. Всего полчаса времени, прохладный воздух, суровый голос Высоцкого, певшего в магнитофоне о далекой и близкой войне, гантели, отжимания и бег по квартире принесли ему победоносное настроение; душ, стакан апельсинового сока и легкий завтрак превратили в супермена. Он стал велик и всемогущ, Наджи, в сравнении с ним, мал и слаб. Сейчас он отправится к нему громоподобно, накроет, как внезапная гроза, прибьет испугом и, как единственный шанс на спасение, продемонстрирует несчастному издателю костроминскую бумагу. Наджи потянет к ней руки и, плача, будет умолять позволить ему подписать документ, наконец, великодушно такую возможность получит, жадно подпишет и рассыплется перед Сашей в цветастых восточных благодарностях.

Мечты, мечты, где ваша сладость? Саша усмехнулся.

Оделся вполне обыкновенно: серый галстук, белая рубашка, серый костюм; в субъекте, идущем на подвиг, решил он, ничто не должно привлекать чужое внимание. Не сразу сумел толково повязать галстук, посетила мысль о нервах, но тотчас была категорически отвергнута: никаких нервов, с чего бы? он едет на обычную деловую встречу. Милую беседу с радикальным персом. Чай, халва, стихи, анекдоты.

«Брать ли на операцию свой пистолет и патроны?» — спросил он себя и, ответив однозначно, что да, конечно, тиснул в кейс новенький ежедневник и любимую ручку «Паркер» — подарки отца.

Вдруг подумал о письмах и бумагах, которые, как в кино, перед уходом следовало бы уничтожить — неизвестно, вернется ли он в жилище или окажется в зиндане, в соседстве с Кизюном. Потом опомнился, что все возможные в квартире бумажки уже скопированы и прочитаны вчерашним нашествием отважных веваковцев, и порадовался, что расширил их кругозор.

Шофера Рустема решил не вызывать, зачем посвящать порядочного человека в грязные журналистские игры? Адрес он знает, сам прекрасно сядет за руль и прямиком поедет в «Захматкеш». Звонить Наджи, пожалуй, не стоит, зачем обременять Макки и господ веваковцев лишней работой? Сегодня вторник, почти полдень, Наджи обязан быть на месте. И в Бюро он не станет заезжать, встреча с Мехрибан была бы нежелательна, он мечтает о том, чтоб ее увидеть, но именно сейчас встреча с ней могла бы пустить операцию по предсказуемому, но неправильному пути. На кожаный диван в кабинете.

«Отставить мандраж, — сказал он себе. — Шутки шутками, но позвонить в Бюро старшему переводчику Казаряну все же стоит». Он всегда так делал, когда задерживался, звонил Алику и предупреждал, что будет позже.

Приблизился к телефону и, матюгнувшись, вспомнил, что обойтись звонком не получится: деньги, которые требовались на подкуп Наджи, находились в сейфе, в его кабинете в Бюро, и, значит, придется заехать на работу. Хоть мельком, незаметно, косым дождем, но все-таки придется. Главное, чтобы она его не заметила.

Подъехав к клубу вьюном проник в вестибюль и скрылся в своем кабинете. Деньги из сейфа — одна минута; Костромин говорил о пяти-шести тысячах, дурак он, этот Костромин, на всякий случай он возьмет десять, разделит их на две равные части, и пусть будут. Вот так, две по пять, по одной аккуратной пачке

в каждом внутреннем кармане пиджака. Все, можно идти.

Ноги вывели его в коридор, должны были довести до входной двери и вынести на улицу, но вдруг, не подчинившись, повернули и потащили Сашу к комнате переводчиков. Как будто решили за него, что увидеть ее издали, хоть одним глазком, просто увидеть и уйти — ничем ему не грозит.

Увидел, что на месте ее нет.

И его увидели.

Почтенный господин Гахремани, отец Мехрибан, сразу вышел к нему в коридор.

— Раис, дочь просила передать, что заболела. Неделю будет болеть. Я надеюсь, вы все понимаете, раис…

Понимал ли он? Еще бы. Скотина Макки дал ему сорок восемь часов, но прихватил Мехрибан заранее. Чтоб давить на него, чтоб вынудить его на звонок и согласие. Примитивный неизобретательный шантаж. Господи, как они все похожи. Что ГБ, что ВЕВАК — один черт, дружки не разлей вода. Удачная пакость одних мгновенно пускается в ход другими. Браво. Аплодисменты. Но нет, Макки, зря ты надеешься на благорасположение начальства, тебе не обломится, я тебя подведу. Хотя… я ведь тоже надеюсь на милость своих гэбэшных хозяев, разве не так? Так. Мы с тобой, Аббас, в одном и том же дерьме. Нас с тобой не жалко, друган, жалко только Мехрибан…

Ехал по городу среди оранжевых такси и думал о персиянке.

Внезапно мысли его перескочили на Светлану, и утробная, ознобная тоска по ней, по Москве и по дому перехватила горло. «Светка, родная, я запутался, помоги», — мысленно закричал он ей через тысячи километров, уверенный в том, что она его услышит и поможет.

В этот момент он без ошибки почувствовал, что стоит ему воочию увидеть Светку, а еще лучше, коснуться ее руки, как страсть к Мехрибан выйдет из него, как ненужный выдох, и испарится навсегда. Он не верил в бога, но в проникающее, дальнее могущество Светки верил, как и в то, что она, вместе с родителями и дедом, постоянно его оберегает. Только сейчас он вдруг сообразил, почему никогда не придавал значения изменам. Потому что явление под названием Светка и его измены не имеют между собой ничего общего. Потому что, изменяя, он изменяет не Светлане, но только самому себе. Сам изменяет, сам себя за это казнит — так было после Анжелки. Или не казнит, так происходит после Мехрибан. Но если у Светки другое мнение, он сумеет ее переубедить, он вымолит прощение, потому что любит ее.

«Захматкеш» было выложено буквами на фасаде двухэтажного кирпичного здания. «Пан или пропал», — сказал себе Саша. Хотя прекрасно знал, что название газеты переводится как «труженик».

Подъезжая, вертел головой в поисках того, кто должен был ему пособить, но никого не смог обнаружить. «Спасибо тебе, Костромин, — подумал он. — Ты настоящий учитель».

29

Ласточку свою, бежевую «Волгу» с дипномерами примкнул к бордюру мостовой в пятидесяти метрах от редакции, и остаток пути прошел по серым плиткам тротуара как глубокомысленный уличный пешеход.

«Было тридцать шесть, осталось двадцать четыре, — думал он, — время еще есть, и вряд ли Макки предпримет что-нибудь радикальное до истечения ультиматума; так что у меня еще есть шанс все благополучно успеть: и обработать Наджи, и заручиться поддержкой Костромина».

Все ему было очевидно, кроме одного. «Ты идешь на это ради себя или ради Мехрибан?» — спрашивал он себя и не мог найти ответа. Пытался в это уравнение подставить ответ другой и вроде бы подходящий, что идет он на вербовку ради страны, в интересах Союза и как патриот, но этот ответ в уравнение никак не вставал, «не впрыгивал», как говорила когда-то так ценившая его математичка Клавдия Александровна, не впрыгивал потому, что был неправильным. Вопрос остался без ответа. «Не страшно, — решил он, — множество человеческих вопросов не имеют ответов».