Отверженный VII: Долг
Шрифт:
Мы никуда не спешили; зрелище мы выдавали красивое, эффектное, поэтому могли просто наслаждаться поединком и обществом друг друга. Дрались мы молча, что было логично, но иногда улыбались друг другу. Так прошло четыре раунда. Пора было что-то менять, продолжай мы дальше свою тренировку, народ бы заскучал. Похоже, и Мила это поняла — в пятом раунде её удары стали более неудобными и болезненными. Надо было что-то делать — лупить друг друга по-настоящему не хотелось.
В перерыве между пятым и шестым раундом у меня в голове созрел план. Надеясь, что Мила догадается, какую роль я ей отвёл в этом плане, в самом начале
И тут до меня дошло, что я даже не думал о том, чтобы победить. Возможный проигрыш меня вообще не расстраивал; можно сказать, я даже хотел проиграть, чтобы каган похвалил Милу. Просто надо было это сделать красиво, чтобы не казалось, будто я поддался. И ещё имело смысл заканчивать поединок в этом раунде, а то очень уж всё затягивалось.
Правда, я так и не понял, зачем Мила вызвалась драться, неужели лишь для того, чтобы таким образом пообщаться со мной? Это было на неё не похоже. Но никакой другой причины для этого поступка я не видел.
Некоторое время Мила пыталась применить ко мне удушающий приём, одновременно не давая мне подняться. Впрочем, я особо и не стремился встать, хотя делал вид, что поставил перед собой такую задачу. В какой-то момент мне удалось извернуться так, что я оказался сверху на Миле, она попыталась вырваться, а я…
В общем, я даже сам не понял, как её грудь оказалась в моих ладонях и сколько продлился этот необычный захват. Я получил сильный удар открытой ладонью по уху и слетел с Милы, она высвободилась, набросилась на меня, повалила на траву лицом вниз и, прижавшись щекой к моей щеке, прошептала:
— Не спи!
А после этого я взвыл от боли, не застонал, а именно взвыл, так как мой локтевой сустав на правой руке был вывернут в максимально неестественное положение. Я не понял, как Мила это сделала, но боль была настолько сильная, что я аж прослезился. Разумеется, я тут же начал лупить левой рукой по траве, рефери это заметил и остановил поединок.
Я поднялся и посмотрел на руку, будучи уверенным, что она сломана, потому как боль не особо-то и прошла. Но я ошибся, перелома не было. Я попросил рефери побыстрее снять с меня блокирующий магию браслет, чтобы заморозить локоть и как-то уменьшить боль. Браслет с меня сняли, но до самолечения не дошло — довольно быстро ко мне прибежали лекари и привели меня в порядок. А Милу тем временем объявили победительницей поединка, и она наслаждалась аплодисментами зрителей.
Когда я, переодевшись, вернулся в ложу кагана, арену заканчивали готовить к поединкам боевых магов. Зрителей, чтобы они не скучали, в это время развлекали музыканты.
— Прошу прощения, Александр Петрович, что не оправдал надежд, — сказал я, присаживаясь на своё место.
— Да мы уже поняли, что ты не драться вышел, а за девичью грудь подержаться, — улыбнувшись ответил кесарь. — Жениться тебе надо, Рома!
Романов с Хуссейном рассмеялись, и я понял, что мой спонтанный оригинальный захват заметили все. В принципе мне было всё
— Ты всё правильно сделал, не стоит расстраивать юбиляра.
Похоже, как минимум от Романова мне не удалось скрыть факт того, что я поддавался, но радовало, что кесарь это дело неожиданно одобрил.
В скором времени начались соревнования боевых магов, но я на них особо и не смотрел, я всё думал о словах Милы. Что означало это «Не спи!»? Это было предупреждение. Мила чётко и конкретно предупредила меня, что ночью я не должен спать. И это точно не намёк на то, что ночью она придёт ко мне в гости.
Возможно, мне грозила какая-то опасность, или мне и Романову. Или только Александру Петровичу. Так или иначе, Мила вышла на поединок ради того, чтобы сказать мне эту фразу — здесь сомнений быть не могло. И я должен был отнестись к этому предупреждению максимально серьёзно.
А ещё она сказала это по-немецки. С одной стороны, ничего удивительного в этом не было — она знала, что я пойму, так как именно на этом языке я общался с рефери, не знающим русский. Но почему не по-русски? Мила-то, в отличие от рефери, русский знала, но обратилась ко мне на немецком. Выходит, она скрывала от кагана, что она русская. Возможно, выдавала себя за немку. Наверное, и имя у неё теперь было другое. Скорее всего, другое.
И момент для предупреждения она выбрала удачный — перед тем, как взять меня на болевой приём. Если вдруг кто-то услышал эту фразу, её вполне можно было связать с поединком. Заявить сопернику «Не спи!» и поймать его на болевой — очень логично. Но вот только что она этим хотела сказать?
О фразе Милы я думал до конца турнира, о ней же думал и на ужине. Он кардинально отличался от обеда: был накрыт на свежем воздухе в огромных шатрах и проходил в смешанном европейско-казахском стиле: гости сидели на стульях, а на столах встречались европейские блюда.
Гостей было море. Кагану и его семье пришлось выполнять церемониальные функции, и к моей радости, рядом с Айсулу меня не посадили; таким образом весь вечер я был предоставлен сам себе и своим мыслям, навязчивым мыслям о Миле и её странном предупреждении. Мне очень хотелось рассказать Александру Петровичу об этом, но я не решался. Не так уж много было шансов, что кесарь всерьёз воспримет слова девушки, разыскиваемой ФКБ за убийство, совершённое в Новгороде, девушки, которая работала на кагана явно не под своим именем.
А вот шанс на то, что Романов поделится полученной информацией с Абылаем, был. Пусть маленький, но был. Поэтому рассказывать ему всё не стоило. Но и оставлять кесаря в неведении я не мог. В итоге, когда уже далеко за полночь все стали расходиться и мы с Романовым отправились к нашим юртам, по пути, убедившись, что меня никто, кроме кесаря, не слышит, я сказал:
— Александр Петрович, у меня нехорошее предчувствие, а Вы без охраны, разрешите мне переночевать в Вашей юрте и проследить, чтобы ничего не случилось.