Отверзи ми двери
Шрифт:
Лев Ильич подошел поближе: колченогий, похожий на комара чертенок, перед Христом на крыше храма.
– Объясните, Костя, - повернулся Лев Ильич на стук впустившей Костю двери, - почему Спасителю было предложено только три, якобы все остальные суммирующие искушения, а не было еще одного - главнейшего?
– Это про евреев, что ли? У Него на сей счет комплексов не существовало. Или про Церковь? Так Он Сам был Ею.
– Нет, Костя. Не про евреев и не про Церковь. Тут какая хитрость! А с умным человеком поговоришь - все сразу станет ясно. И не про власть, до которой мне лично нет дела.
– Что ж вас, смиренника, в таком случае мучает?
– Есть искушение - главнейшее, самое страшное, на котором весь свет стоит со дня его сотворения, и от него стонет. Святые по той причине в пустыню убегали, а оттуда уж не знаю куда - обратно, что ли? То, с чего все началось, на чем Адам проворовался, а Новый Адам о нем чуть ли не молчит. Ну, предлагает вырвать глаз, правую руку, а надо б другую, радикальную операцию с рождения. Только как тогда с человечеством - как исполнится Обетование о спасении, ежели род прекратится - кого спасать?
– Глубоко копаете...
– Костя расставил стаканы, нарезал сыр, вытащил банку шпрот.
– Я вам говорил, Лев Ильич, занялись бы общественно-полезным трудом ну что вы лезете не в свое дело?
– Позвольте, Костя. Вы почему меня понять не хотите? Вы думаете, я вам водку принес, чтоб богословские проблемы обсуждать?
– Чего тогда ерунду спрашиваете, сваливаете в одну кучу не имеющее друг к другу отношения? Сравнили Искушения в пустыне и мелкие похотливые страстишки, испытания, возникающие перед святыми и физиологические переживания, которые и грехом-то называют лишь по литературной традиции. Спасителя, что ли, можно было искушать вожделением? На это и дьявол бы не решился, да уж едва ли так глуп.
– Грех то или испытание, про это никому не известно, - заметил Лев Ильич.
– Но что здесь, именно здесь все и срываются: ну убить - не убью, украсть - не украду, могу, если поднапрячься, и не лгать - а тут как быть?
– Да грешите. Я думал, вас, правда, тревожит что-то стоющее.
– Но ведь сказано...
– Ну коль сказано, не грешите...
– Вы всерьез?
– спросил Лев Ильич, замирая от радости - не ошибся, по адресу пришел!
– А всерьез про это и говорить не интересно. Ну разбейте себе лоб в вашей церкви, ну простойте весь пост на коленях, а Пасха придет, головку приподымете, непременно за юбку, хоть глазком, да зацепитесь. А уж воображение в миг вам все остальное дорисует. Особенно после поста... Пить будем или разговаривать?
– Замечательно!
– зазвенело что-то в душе Льва Ильича, давно он того в себе не слышал. Он разлил водку по стаканам.
– Значит, дело гиблое - все равно согрешишь?
– Да не согрешишь - разрешаю вас, седьмая заповедь специально вписана, чтоб все вы знали свое место. А то и благодать на вас в крещении, и про теодицею все понимаете... Тогда действительно вырывайте себе глаза, правые руки, а всего верней оперируйтесь. Вместо обрезания, на седьмые сутки. Где вам другой выход найти.
– А вы нашли, Костя?
– Не я
– Ваше здоровье, Костя, в таком случае про меня не позабудьте.
– Напрасно иронизируете, - Костя тихонько выцедил водку, подцепил шпротинку, закурил сигарету.
– Я б на вашем месте не смеялся.
– Да что вы, Костя, какой смех! Я средь бела дня, сейчас вон, такого страху натерпелся, подле вас только чуть опомнился. Если смеюсь - от радости, от себя убежал, спрятался. Ну и ладно. Вам спасибо.
– Что у вас все-таки стряслось?
– помягчел Костя.
– Странный вы мужик, раз от разу меня удивляете. Простите за откровенность, но такой застарелый инфантилизм - он чудачеством становится, безвредным, вроде бы, но и... смысла в нем никакого нет...
Давешняя мысль, которую Лев Ильич отогнал, испугавшись, сделав вид, что не заметил ее, снова выплыла из глубины сознания, вильнула перед ним роскошным хвостом, приглашая нырнуть за ней... Лев Ильич вытащил платок, вытер лицо. Он еще держался, хорошо сидел и надежда была, авось не сорвется сегодня.
– "Так зачем тогда бежать сюда надо было? Эх, Лев Ильич, Лев Ильич... "
– Хотите, Костя, откровенность за откровенность? Знаете, почему, а верней, зачем я к вам прибежал?
– Так вы сказали - деваться некуда.
– А!
– отмахнулся Лев Ильич.
– Я эту ночь на вокзале проторчал в прекрасной, между прочим, компании, под конец даже с доктором Гаазом беседовал.
– Это еще кто?
– Русский Дон Кихот, хотя и немец по происхождению. Главный врач Московских тюрем во времена Филарета Московского. "Утрированный филантроп", как называли его недоброжелатели. Герой легенд о "святом докторе", которые рассказывали от Петербурга до Камчатки. Одним словом, общечеловек, как говаривали в прошлом веке. Да у нас и теперь появились. Правда, у того Христос был, а у нынешних супергуманистов - справедливость... Объясните, Костя, феномен: христианин заботится о собственном благочестии, все мудрует с седьмой заповедью, а неверующий рыцарь готов за него принять любую муку - не странно ли?
– Это вы христианин?
– Ну я, к примеру.
– А рыцарь кто?
– Имярек. Где-то тут, скажем, по соседству проживает.
– Давайте, Лев Ильич, раз и навсегда определимся. Сегодня, через двадцать веков после пришествия Господа нашего Иисуса Христа, во плоти за нас распятого, всякий некрещеный обречен геенне огненной - ад ему обеспечен. Можете не хлопотать и себя не беспокоить. Всякий же крещеный молитвами тех, кого Господь избрал, будет спасен. Все просто. Налейте водки - у вас ловко получается.
– Страшная история, - сказал Лев Ильич и плеснул водку мимо стакана.
– Я, копошащийся в самом себе, думающий только о том, как бы невинность соблюсти и приобресть капитал, вокруг седьмой заповеди описывающий круги, в полном порядке, а он - за меня готовый принять смерть?.. В чем его-то грех?
– Все, кто не записан в Книге жизни, будут брошены в озеро огненное. Чего вам еще надо - не мной сказано, Господом, через того, кому Он открылся.
Он выпил водку, закусил сыром и закурил новую сигарету.