Ответ
Шрифт:
— Дай газету, я заверну, — сказал он девочке.
— Все-таки унесешь?
— Да. Ну, давай газету.
— Опять забыл поцеловать! — пожаловалась девочка в дверях. — Ты поаккуратней с этими бумагами, слышишь, Балинт, не потеряй!.. А завтра, уж наверное, поговоришь с господином Богнаром?
На следующий день еще до начала работы Балинт постучался в контору господина Богнара и изложил свою просьбу. Господин Богнар тотчас его выслушал. Оторвавшись от бумаг, посмотрел ободряюще, покивал, похмыкал, что-то записал в календаре и пообещал завтра же сказать мастеру. Балинт вспыхнул от радости и пулей вылетел из конторы, чуть не забыв
— Осторожней на поворотах! — предупредил Балинт толстяка, который полез было драться. — Хочешь «симфонию»? Или уберу вместо тебя станок. Ну, что выбираешь? — Когда парень, заключив сделку, повернулся к выходу, Балинт опять дал ему подножку, и на этот раз с большим успехом: шлепнувшись, Пуфи поднял вокруг такое облако пыли, что совершенно исчез в нем, словно песчинка в пустыне; из середины облака слышались только жалобы вперемешку с проклятьями. Балинт, хохоча во все горло, крикнул ему на бегу: — Две «симфонии»! Или две уборки! Рулады не разводи!
Во время ежедневной уборки, которую ученикам полагалось делать вдвоем, с Пуфи были одни неприятности. Ребята приступали к уборке в пять часов по окончании смены, и до семи вечера их редко отпускали по домам, но толстяк Пуфи был к этому времени такой голодный, усталый и злой, что львиная доля работы доставалась Балинту. Ведь ответ держать приходилось вместе; поэтому Балинт, чтоб не получить на следующее утро выволочку от мастера или от господина Славика, подмастерья, работавшего на одном из токарных станков, должен был присматривать за Пуфи и подчищать там, где ленивые жирные руки оставляли огрех. За три месяца игры в равновесие между ленью и усердием порядок установился такой: Пуфи выполнял работу полегче — подметал, обрызгивал пол, выносил стружку, печной шлак, выгребал золу, а Балинт чистил и смазывал маслом машины, прежде всего токарные станки. Так как это требовало больше времени, Пуфи в шесть, в половине седьмого, как правило, уже сидел на подоконнике и взахлеб рассказывал о женщинах Балинту, который, взобравшись на стремянку, смазывал трансмиссию или выковыривал стружку из корыта токарного станка. Если верить жирному толстозадому парню на слово, то по меньшей мере сотню дев он лишил цветка невинности, что, принимая во внимание его пятнадцатилетний возраст, выглядело весьма внушительно. Однако Балинт с некоторым сомнением выслушивал его сообщения подобного рода.
— Сегодня я опять познакомился с одной классной девахой, — говорил Пуфи, сидя на подоконнике и качая ногами; из-под завернувшихся промасленных холщовых штанин белели толстые икры. Балинт, присев на корточки перед токарным станком, отмывал керосином станины; он плохо переносил запах керосина — так же как три года назад одуряющий едкий запах аммиака на льдозаводе — поэтому уборка обычно надолго отбивала у него аппетит.
— Сегодня я опять познакомился с одной классной девахой, — принялся за свое Пуфи, — ну и деваха, пальчики оближешь!
— В котором часу познакомился-то? — спросил Балинт, злясь, что надвигается погибель сто первой невинности.
— А что?
— Да ведь ты за весь день из цеха носа не высунул!
— Утром было дело, — сказал Пуфи, — когда сюда шел. Машинистка одна.
Ниже машинистки Пуфи не опускался, работницы, швеи, служанки и тому подобная мелкота не фигурировали в его репертуаре, вершину которого украшала «всамделишная» юная графиня: он познакомился с нею — по клятвенному его утверждению — прошлым летом в уйпештском
— Машинистка? — воскликнул Балинт. — Машинисток в шесть часов утра на улицах еще не увидишь. Они идут в свои конторы к половине девятого, а то и к девяти.
— Вообще-то да, — после минутного раздумья согласился Пуфи, — но эта до работы ходит в Лукачские купальни, она плавать любит. Такой красотки у меня еще не было.
— А эта уже и была? — спросил Балинт. — Прямо в шесть утра?
— Ну, была-то еще не была, — пошел на попятный Пуфи, — но будет!
Покуда Балинт одолевал керосиновую вонь, Пуфи с раздувающимися ноздрями рассуждал о фиалковых духах новой знакомой, затем перешел к прелестям женского тела и возбуждающему воздействию оных на мужчину. Стиль у него был грубый и смачный, он смело пользовался соответствующими профессиональными выражениями, а не ходил вокруг да около, словно кошка вокруг горячей каши.
— Ну ладно, хватит! — через некоторое время обрывал его обычно Балинт. Но сбить Пуфи с любимой темы было нелегко. Чуть ли не ежедневно призывал он Балинта прошвырнуться с ним вместе в городской парк, где из прохлаждающейся вокруг качелей аристократической толпы можно выхватить первоклассных «курочек». Его бледное лицо в такие минуты шло пятнами, круги под глазами — памятки о развлечениях одиноких ночей — становились глубже, синее, лоб покрывался капельками пота, словно посоленная редиска. — Зачем тебе в парк, — спрашивал Балинт, — если и так уже есть женщина?
У Пуфи были на это тысячи ответов, и все самые убедительные, однако Балинта они не удовлетворяли. Он никак не мог решить про себя, что ему думать о мужской опытности своего напарника, и в половину из сотни его девиц иной раз готов был поверить, но все же инстинктивно уклонялся от того, чтобы доверить свое воспитание Пуфи. Балинт был еще неопытен и потому не знал даже того, что любовная страсть умножает всю ложь, весь обман и самообман жизни, всю мишуру повседневности на то расстояние, которое отделяет эту страсть от ее цели, немного знал он и о самой страсти, а о цели ее и того меньше, но о действительности вообще он все-таки кое-что уже знал, и это внушало ему подозрения относительно искушенности Пуфи в любовных делах.
— Я-то зачем тебе? — спрашивал он. — Почему ты один не идешь в парк?
— Вдвоем лучше, — объяснял Пуфи. — Женщины тоже всегда по двое ходят.
— Почему? — спросил Балинт.
Толстяк пожимал плечами.
— Чтоб пересмеиваться друг с дружкой.
Балинту это не нравилось. Когда он задумывался о любви, ему хотелось остаться с ней наедине и даже в мыслях ни с кем не пересмеиваться, тем более не гоготать с приятелем, взятым с собой на подмогу.
— Да ты знаешь, какие роскошные бабенки в парк ходят! — не отступал Пуфи.
— Зачем?
— Как зачем? Знакомство завести.
— У меня на это денег нет, — сказал Балинт.
— И не нужно, — втолковывал Пуфи, — они сами за тебя платить будут.
— Не нужны мне роскошные бабенки, — сказал Балинт.
Пуфи умолк.
— Да ты, может, не веришь мне? — подозрительно спросил он немного погодя. Потное жирное лицо было само возмущение; в этот миг Пуфи свято верил, что утром на углу проспекта Ференца действительно «окликнул» «машинисточку» и она назначила ему на вечер свидание; в неверном сумеречном свете памяти к «классной девахе» тотчас пристроилось длинное белое шествие сотни непорочных дев. — Ты мне не веришь? — спросил он угрожающе и тяжело соскочил с подоконника. — Показать фотографию последней моей бабы?