Ответ
Шрифт:
— Еще бы, господин Битнер, куда бы как хорошо! — живо воскликнул Балинт. — Терпение, сынок, терпение! — остановил его толстый мастер. — Главное, здоровье да шкура коровья! — И, прежде чем Балинт успел заговорить, круто повернулся и пошел в глубь цеха. Перед большой железной печкой остановился, присел на корточки, открыл дверцу. — А ну, иди сюда, ты, жирный! — крикнул он. — Опять? Как чистил? Подай-ка мне кочергу!.. Видишь, кокс приварился? Если оставить так, завтра не сможешь заправить печь как следует, люди померзнут. Чтоб твои поганые ленивые руки отсохли, сынок, тебе и такой-то работенки доверить нельзя! — громыхал он, а сам равномерно постукивал длинной кочергой по накипевшему на стенках коксу, не забывая иногда вытянуть ею же по толстым икрам стоявшего рядом Пуфи. Потом велел Пуфи принести скамеечку, сел на нее боком, так как
— Я, — сказал Балинт.
Битнер подкрутил усы. — Рад, что избавился от Славика?
Балинт вспыхнул.
— А ведь есть чему радоваться, — заметил начальник цеха, напрасно подождав ответа. — Господин Богнар-то к нему хотел тебя приставить, вот тогда уж попотел бы, сынок, до кровавого пота. Я ж из-за тебя его и выставил.
— Из-за меня? — спросил Балинт, похолодев.
— Ясно, из-за тебя! — пророкотал мастер и сильно хлопнул Балинта по плечу. — Старый Битнер не допустит, чтоб его учеников обижали. Так и запомни, сынок, от моих глаз ничто не укроется, хоть я и не в каждое дело встреваю. Старый Битнер на выдержку бьет, но рано или поздно каждый получит у него по заслугам. Понял меня?.. Эй, жирный!
— Здесь я, — щелкнул пятками Пуфи из дальнего конца цеха, от смонтированного в тот день долбежного станка.
— Да ты что, может, по радио беседовать со мною желаешь? Или уж мне самому подойти к тебе?! Этого парня не грех и погонять немного, а то вон как разжирел, двигаться не может, — пояснил мастер Балинту. — Ну, опять жуешь?
Пуфи всегда ходил с набитым ртом: желудочный сок, едва высвободившись, пробуждал аппетит — как будто включали ток, — и рот, как усердный механизм, сразу начинал жевать, руки же подбрасывали в автоматически открывавшееся отверстие порции сырья. Пуфи и ночью часто снилась еда, да такая жирная, наперченная, что потом он долго во сне утирал губы тыльной стороной ладони. — Так целый день и жрешь? — спросил мастер.
— Так точно, — ухмыльнулся толстяк, — целый день напролет, господин мастер.
Мастер оглядел его внимательно, потом захохотал. — Ладно, сынок, так и надо: жрать как следует и вкалывать как следует. Я в твои года как-то на спор слопал за один присест целого гусака, да такого откормленного, что одна только печенка килограмм весила. И ничего, даже не икнулось. А ты съел бы?
— Если б вы заплатили, господин Битнер! — хохотнул Пуфи.
При слове «заплатили» мастер было нахмурился, по тут же опять засмеялся. Крошечные серые глазки с удовольствием ощупывали толстого парня: родная плоть, родная кровь, родственный аппетит, — истинное счастье, что разница в возрасте слишком велика, друг другу поперек дороги не станут. — Ладно, сынок, — сказал Битнер. — С завтрашнего утра будешь работать на шлифовальном станке, Кёпе тебя обучит.
Балинт непроизвольно шагнул к нему. — А я, господин Битнер?
— Ты парнишка толковый, — сказал мастер, — вот и обучишь его.
— А потом?
— Потом!.. потом! — пробурчал Битнер, идя к двери. — Поживем — увидим. Тебе тоже не мешало бы потолстеть немного, сынок, и нервы станут покрепче.
Этот разговор основательно растревожил Балинта; теперь он уже совершенно не понимал своих отношений с мастером. Прежде всего его ошеломило, что Славика якобы убрали из-за него; очень уж неправдоподобно это звучало, как ни правдоподобно было сказано, как ни льстило его чувству справедливости и даже немножко — тщеславию. Славика уволили, чтобы заменить его более дешевой рабочей силой; это выглядело проще и понятнее, хотя тут появилась другая закавыка: почему уволили именно Славика, а не старого Пациуса? Впрочем, то и другое легко сводилось воедино: предложение более дешевой рабочей силы было удобным поводом для Битнера разделаться со Славиком и подвести его под увольнение. Но как он пристроил в тот же день еще и родственника профсоюзного деятеля, притом по самой высокой ставке? И если Балинт обучит за одну-две недели Пуфи, переведут ли его
Балинт смотрел на жирную шею удалявшейся в раскачку громадины, и ему стало вдруг жутковато; он понял: в конечном счете все здесь зависит от Битнера. Пусть толстяк мастер снимает шляпу, пусть понижает голос, входя в кабинет господина Богнара, — все равно его слово значит в цеху, пожалуй, больше, чем слово самих владельцев. Старый мастер с его большими усами, непрерывным добродушным хохотком, жизнерадостно выпирающим брюхом и профсоюзными связями держал в руках (словно хитрый старый премьер-министр — короля и парламент) весь цех: и совладельцев и рабочих… Балинт теперь отчетливо понимал: всем здесь вершит Битнер. Господин Богнар четыре месяца назад пообещал поставить Балинта на токарный, а что из этого вышло?.. Ничего! У него вдруг словно пелена упала с глаз: теперь он знал, кого просить о переводе.
И понял, как просить! Наутро, еще до начала смены, он вырос перед Битнером.
— У меня до вас просьбишка одна, уж вы не сердитесь, пожалуйста, господин Битнер, — звонким и радостным мальчишеским голосом произнес он, глядя старому мастеру прямо в глаза. — Вы были всегда такой добрый ко мне, господин Битнер, что я все-таки скажу вам…
Мастер подмигнул парнишке. — Ну-ну, выкладывай, сынок!
— Вот вы вчера изволили сказать, что за границей ученики куда больше учатся, чем у нас. А я хотел бы продолжать учиться, как только натаскаю Пуфи на шлифовальном. И надумал я совета у вас попросить, господин Битнер.
— За границу махнуть хочешь, а? — спросил мастер.
Балинт понимал, что следовало бы рассмеяться, но не смог. — Я о том посоветоваться хочу, какое ремесло выбрать, — сказал он, уставясь на задранные кверху носки башмаков. — В инструментальщики мне идти, или автомобильным слесарем стать, или токарем? Как вы мне посоветуете, господин Битнер?
Битнер громко расхохотался — то ли просто был в духе, то ли потому, что видел мальчишку насквозь.
— Ну что ж, сынок, — сказал он. — Тебя-то к чему тянет?
Балинт глубоко вздохнул. — Я уж полагаюсь на вас, господин Битнер, — произнес он, — потому как знаю: второго такого мастера нет в мастерской.
— Ну-ну, сынок, ладно, я подумаю, — пророкотал мастер, похлопав Балинта по побледневшей щеке.
За две недели Пуфи овладел новым ремеслом, руки у него оказались сноровистыми, ему можно было доверить любую работу. Он научился обращаться с микрометром, да и с индикаторными часами разобрался быстро. Оба паренька, несмотря на разницу характеров, неплохо ладили друг с другом, а Балинт в эти дни был веселее обычного. Он верил, что его дело выгорит. Но когда Битнер в субботу третьей недели объявил, что с понедельника он будет работать на токарном станке под началом дяди Пациуса, волнение все-таки перехватило ему горло, и он едва выговорил слова благодарности за отеческую заботу. Вся антипатия к мастеру, копившаяся восемь месяцев, внезапно комом стала в горле, и он так возненавидел в эту минуту хитрую, самодовольную физиономию Битнера, круглую и красную, с тюленьими усами, что даже глаза закрыл, боясь, как бы его не вырвало тут же.
В тот вечер он не пошел разносить уголь. После уборки, с которой на этот раз покончил раньше, чем всегда, сел на трамвай, словно барин, купил пересадочный билет и докатил до самого дома. Взял у крестной сбереженные им девяносто шесть пенгё, пошел на почту Западного вокзала, пятьдесят пенгё отослал матери в Киштарчу, а с остальными отправился на площадь Телеки за покупками — во второй раз за свои семнадцать лет. И опять купил поношенный, но шикарный костюм, ржаво-коричневый, точь-в-точь такой, как три года назад, когда получил на льдозаводе свой первый заработок, — даже с кармашком для сигары и с двойными манжетами на брюках; только и того что без тоненьких светло-сиреневых полосок. Затем приобрел крепкие, на толстой подошве черные ботинки, тут же переобулся, а старые, разбитые башмаки — собиравшие всю воду из луж загнутыми, покореженными носами и в дождливую погоду извергавшие фонтаны воды, словно поливальные машины, — презентовал с подобающими инструкциями относительно пользования босоногому мальчонке, который, уже безо всяких инструкций, немедленно продал их за пятьдесят филлеров старому землекопу, дневавшему и ночевавшему на площади Телеки под открытым небом. Еще он купил себе рабочий фартук, чтобы вернуть фартук, одолженный на время дядей Пациусом, купил рубашку в голубую полоску, исподние, носовой платок.