Ответный удар
Шрифт:
— Мне не понравилось, что профессор Гейзенберг не до конца понимает, с какими трудностями нам пришлось столкнуться, когда мы добывали взрывчатый металл, чтобы ваши физики могли впоследствии его изучать.
— А, понятно. — Дибнер быстро огляделся по сторонам. В отличие от Егера и Гейзенберга, его беспокоило, кто услышит их разговор. Толстые стекла очков в темной оправе делали его похожим на любопытную сову. — Иногда, полковник Егер, — сказал он, когда удостоверился, что поблизости никого нет, — тот, кто находится в башне из слоновой кости, не в состоянии
— Может быть, и так. — Егер внимательно посмотрел на Дибнера и продолжал: — Однако… прошу меня простить, герр профессор, но мне, полковнику, танкисту, ничего не понимающему в проблемах ядерной физики, кажется, что вы тоже живете в башне из слоновой кости.
— Вне всякого сомнения. Конечно, живу — Дибнер рассмеялся, и его пухлые щеки забавно заколыхались. — Только не на самом верхнем этаже. До войны, прежде чем уран и все, что с ним связано, стало играть такую важную роль, профессор Гейзенберг занимался, главным образом, вопросами математического анализа материи и ее поведения. Вы, наверное, слышали о «принципе неопределенности», который носит его имя?
— К сожалению, нет, — ответил Егер.
— Ну и ладно. — Дибнер пожал плечами. — Заставьте меня командовать танком, и через несколько минут мне конец. Мы все специалисты в своей, конкретной области. Я тоже занимаюсь физикой, но меня интересует экспериментальная сторона — я хочу знать, что нам дают возможности материи. А потом теоретики, среди которых доктор Гейзенберг самый лучший, используют полученные нами данные, чтобы развивать свои сложные идеи.
— Спасибо. Вы помогли мне понять, как обстоят дела на самом деле.
Егер говорил совершенно серьезно — теперь он знал, почему Гейзенберг назвал Дибнера ремесленником. Разница между ними примерно такая же, как между самим Егером и полковником генерального штаба. Егер не обладал стратегическим видением, которое сделало бы его человеком с лампасами — широкими красными полосами на форменных брюках, отличавших представителей генерального штаба. С другой стороны, офицер штаба вряд ли владел необходимыми знаниями и навыками для того, чтобы командовать танковым подразделением.
— Пожалуйста, попытайтесь смириться с нашими слабостями, полковник. Перед нами стоят невозможно трудные задачи, которые не становятся легче от того, что мы находимся под невероятным давлением времени и стратегии, — сказал Дибнер.
— Я понимаю, — ответил Егер. — Мне бы хотелось вернуться в свое подразделение, чтобы я мог употребить знания, полученные в сражениях с ящерами, на пользу Рейху и, тем самым, помочь вам быстрее закончить вашу работу. Я здесь не на месте.
— Если благодаря вам работа над созданием урановой бомбы продвинется вперед, вы окажете Рейху гораздо более неоценимую помощь, чем на поле боя. Поверьте, я говорю истинную правду. — Дибнер произнес свою речь так серьезно, что мгновенно напомнил Егеру фермера, расхваливающего урожай свеклы.
— Если.
Егер по-прежнему не верил в то, что может принести пользу здесь, в Гехингене: проку от него столько же, сколько
«Кажется, он приличный человек», — подумал Егер, которому даже стало немного неудобно от того, что он решил поступить наперекор совету физика.
Вернувшись к себе, он написал прошение о переводе на фронт. На вопрос о причинах, заставляющих его об этом просить, Егер ответил: «Я не приношу физикам никакой пользы. Если вам требуется подтверждение, пожалуйста, обратитесь к профессору Гейзенбергу».
Он отправил прошение с посыльным и стал ждать ответа, который прибыл достаточно быстро. Его прошение было удовлетворено даже скорее, чем он ожидал. Профессор Дибнер и еще несколько физиков выразили сожаление по поводу того, что он их покидает. Профессор Гейзенберг промолчал. Вне всякого сомнения, он сказал свое веское слово, когда ему позвонили, или телеграфировали с соответствующим вопросом.
Наверное, он думал, что отомстил Егеру. Сам Егер считал, что знаменитый профессор оказал ему неоценимую услугу.
«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня».
Глядя на Лодзь, Мойше Русси постоянно вспоминал Двадцать третий псалом и долину смертной тени. Впрочем, Лодзь вошел в нее, да так там и остался. Тень смерти по-прежнему витала над городом.
Перед приходом ящеров тысячи евреев погибли в варшавском гетто от голода и болезней. Голод и болезни прошли и по улицам Лодзи. Нацисты помогали им изо всех сил. Именно отсюда они начали отправлять евреев на фабрики смерти. Наверное, воспоминания о бесконечных поездах, уходящих в концентрационные лагеря, и создавали ощущение, будто город погрузился в пучины кошмара, из которых нет пути назад.
Направляясь на рынок Балут, чтобы купить немного картошки для своей семьи, Русси шагал на юго-восток по улице Згиерской. Навстречу ему попался полицейский еврей из Службы охраны порядка. На красно-белой нарукавной повязке красовалась черная шестиконечная звезда с белым кругом посередине — низший офицерский чин. На поясе дубинка, на плече винтовка. С таким шутки плохи!
Но когда Русси прикоснулся к полям шляпы, приветствуя его, полицейский кивнул ему и пошел дальше. Осмелев немного, Мойше повернулся и крикнул ему вслед:
— Как там сегодня с картошкой? Полицейский остановился.
— Не так чтобы очень хорошо, но бывало и хуже, — ответил он, а потом, сплюнув на обочину, продолжал: — Например, в прошлом году.
— Да, такова печальная правда, — согласился с ним Мойше.
И представитель охраны порядка отправился дальше по своим делам.
На рыночной площади Русси заметил еще нескольких полицейских — в их задачу входило следить за порядком и предотвращать воровство. И, конечно же, поживиться чем-нибудь у торговцев. Как и офицер, которого встретил Мойше, они по-прежнему носили знаки отличия, введенные нацистами.