Овация сенатору
Шрифт:
— Ты всё ещё злишься на меня? — спросил патриций, хотя уже знал ответ: когда между людьми пропадает долгое и безусловное доверие, утраченную дружбу редко сменяет равнодушие. Гораздо чаще пустота заполняется почти неистребимой враждой.
— Ты, конечно, не имеешь никакого отношения к смерти моего отца, Публий Аврелий, но есть то, чего я тебе никогда не прошу. Не проси меня подать тебе руку — это уже слишком! — ответил Валерий, шатаясь на нетвёрдых ногах и с гордостью отвергая руку, которую сенатор протянул ему, желая поддержать. — Ты что же, принимаешь меня за такого
— А Метроний, напротив, двуличный, скользкий как угорь… — не выдержал Аврелий.
— Да, но это не мог быть он. Старейшина Остиллий сказал мне, что встретил его в то утро возле своего дома незадолго до убийства.
— Консул — твой двоюродный брат, не так ли? — спросил патриций, воспользовавшись неожиданной разговорчивостью собеседника.
— Да, но я редко вижусь с ним. Я много времени провёл на Востоке, а он никогда не покидал Рима. Честолюбивые люди неохотно удаляются от подножия Палатинского холма.
— Значит, ты плохо знаешь его…
— Зато хорошо знаю его жену, Кореллию! Метроний по сути бросил её мне в объятия, притворившись слепым и глухим в ответ за мою помощь на выборах.
Аврелий онемел от удивления. Метроний — влюблённый ревнивец, Метроний — властный собственник, продаёт прелести Кореллии за несколько голосов!
— Я, естественно, не заставил его предлагать дважды, — почти весело заметил Валерий, но улыбка, едва появившись на его лице, тут же и погасла: его мать тоже была очень красива и тоже беззастенчиво предложила себя первому встречному…
Между мужчинами повисло тягостное молчание. Когда подошли к инсуле на Целийском холме, сенатор остановился возле двери, в которую так часто входил в молодости и куда теперь доступ ему был навсегда запрещён.
— Я заберу иск, — произнёс Валерий, прежде чем уйти. — Хочу как можно скорее похоронить эту историю.
— В Германии всё произошло не так, как ты думаешь… — заговорил патриций.
— Не выношу, когда ты начинаешь об этом! — с гневно оборвал его Цепион.
— Тогда вале! [64] — произнёс сенатор.
64
Vale (лат.) — будь здоров! Обычная форма прощания у древних римлян.
— Прощай! — поправил его собеседник и закрыл дверь.
— А я ведь сразу сказал тебе, что за доступностью Кореллии таится что-то подозрительное! Но ты, будучи весьма самоуверенным типом, захотел думать, будто покорил её в один миг своим мужским обаянием, — посмеялся Кастор, как только Аврелий рассказал ему обо всём. — Стоит сенатору Стацию щёлкнуть пальцами, и все женщины падают у его ног, мечтая оказаться в его постели! Красивая сказка, не правда ли? Боюсь, однако,
— Но зачем им понадобилось втягивать меня во всю эту историю? Я ведь даже не обладаю властными полномочиями!
— Разве? — громко рассмеялся вольноотпущенник. — Древнейшее имя, одно из самых внушительных состояний в Риме, личная дружба с Клавдием Цезарем — этого, по-твоему, мало?
— Я участвую в политической жизни лишь как сенатор и не занимаю никаких престижных должностей, — пояснил Аврелий.
— Одна у тебя всё-таки есть, — возразил грек. — Мандат курии на расследование смерти Антония. Прелюбодей, каким бы бессовестным он ни был, всегда чувствует себя в долгу перед обиженным мужем, и твоё благоволение устроило бы Метрония.
— Не может быть, чтобы консул или его жена пытались направить расследование по ложному пути. Когда Кореллия первый раз пришла ко мне на Яникульский холм, Антоний был ещё жив!
— Но был убит в то же утро, в тот единственный момент, когда они были уверены, что ты, занятый другими делами, не появишься и не расстроишь всю эту комедию! Возможно, консул слышал, как ты обещал Антонию одолжить свою тунику или даже сам посоветовал ему обратиться к тебе с такой просьбой!
— Нет, Кастор. Метроний, притворившись, будто обозначенная жертва была любовником его жены, невольно навлёк бы подозрение на себя.
— По этой же причине такую нечестную игру не одобрил бы даже Валерий. Есть лишь один человек, который заинтересован в том, чтобы отменить расследование дела Антония, — это его брат Токул! Если бы ты рассказал в курии о разговоре с Бальбиной, возможно, он сразу признался бы, — заключил секретарь.
— Мне нужно подумать, Кастор. Отложи все мои дела, назначенные на завтра. Хочу отдохнуть и провести весь день дома, обдумаю всё и спокойно приму решение.
XXV
ИЮЛЬСКИЕ НОНЫ
На следующий день Публий Аврелий уединился в библиотеке и приказал не беспокоить его, иначе он строго накажет нарушителей.
Оставшись в тишине, он взял в руки папирус, найденный в пещере, в африканской пустыне, который прислали из Александрии, и теперь, осторожно разворачивая свиток, предвкушал радость, с какой рассмотрит его в деталях с помощью выпуклого стекла.
Спокойствие длилось недолго.
— Леонцию пришлось отозвать своих людей от дома Глафиры. Этот наблюдательный пункт превратился в своего рода эротический театр, — сообщил ему секретарь, входя и даже не подумав постучать.
Аврелий терпеть не мог, когда его прерывали в самые интимные моменты — наедине с женщиной или с книгой, — но решил набраться терпения.
— Неважно. Тем более что ни один убийца в здравом уме никогда не появится возле дома, окружённого стражами порядка, — ответил он и снова углубился в рукопись.
— Мой господин, — робко приоткрыв дверь, произнёс управляющий. — Поступления от инсул в Остии вот уже несколько месяцев лежат мёртвым грузом и не приносят никакого дохода. Нужно вло жить их в какое-то дело, не затягивая.»