Ожерелье королевы

Дюма-отец Александр

Едва лакей доложил, его высокопреосвященство воскликнул:

– Милейшая графиня!

И ринулся ей навстречу.

Жанна не уклонилась от поцелуев, которыми прелат осыпал ее руки. Она села поудобнее, чтобы легче было выдержать предстоявший ей разговор.

Сначала прелат рассыпался в благодарностях, и его уверения были столь же искренни, сколь красноречивы.

Жанна его остановила.

– Да будет вам известно, – сказала она, – что вы, монсеньор – образец деликатности, и я благодарю вас.

– За

что?

– Не за очаровательный подарок, который вы прислали мне нынче утром, а за осмотрительность, которая подсказала вам не отправлять его мне в Версаль. Право, вы весьма деликатны. Вашему сердцу чуждо фатовство, вы великодушны.

– Если уж говорить о чьей-либо деликатности, то лишь о вашей, графиня, – возразил кардинал.

– Вы не просто счастливый человек, – воскликнула Жанна, – вы ликующий небожитель!

– Не спорю, и меня самого пугает мое счастье; оно меня смущает; жизнь прочих людей представляется мне невыносимой. Мне вспоминается языческая легенда о Юпитере, который устал от своего сияния.

Жанна улыбнулась.

– Вы приехали из Версаля? – нетерпеливо спросил он.

– Да.

– Вы… ее видели?

– Я прямо от нее.

– Она ничего… ничего не говорила?

– А что, по-вашему, она могла сказать?

– Простите меня: это не простое любопытство, я едва владею собой!

– Не спрашивайте меня ни о чем.

– Ах, графиня!

– А я говорю вам – нет.

– Какой у вас странный тон! Можно подумать, вы привезли мне дурную весть.

– Монсеньор, не вынуждайте меня говорить.

– Графиня! Графиня!

И кардинал побледнел.

– Чрезмерное счастье, – произнес он, – похоже на высшую точку колеса фортуны: едва кончается взлет, на смену ему тут же начинается спуск. Но если стряслось несчастье, не щадите меня. И все-таки… ничего дурного не случилось?

– По моему разумению, напротив, случилось огромное счастье.

– Что же, что вы имеете в виду? В чем заключается это счастье?

– В том, что нас не обнаружили, – сухо пояснила Жанна.

– А! – И он заулыбался. – Но ведь наши сердца и ваш ум не пренебрегли ни единой предосторожностью и все предусмотрели…

– Никакие сердца и никакой ум, монсеньор, не помешают глазам соглядатая видеть сквозь листву.

– Нас видели! – испуганно вскричал г-н де Роган.

– У меня есть все основания так думать.

– Но если видели, значит, нас узнали?

– Ну нет, монсеньор, вы сами в это не верите: если бы нас узнали, если бы наша тайна оказалась в чужих руках, то Жанна де Валуа уже была бы на краю света, а вам оставалось бы только умереть.

– Это правда. Слушая ваши недомолвки, графиня, я словно поджариваюсь на медленном огне. Ладно, пускай нас видели. Видели людей, прогуливающихся по парку. Разве это запрещено?

– Спросите у короля.

– Король знает?

– Помилуйте,

если бы король знал, вы были бы в Бастилии, а я в приюте. Но береженого Бог бережет, и я приехала к вам, чтобы сказать: не искушайте судьбу.

– Как прикажете понимать? – возопил кардинал. – Что означают ваши слова, дорогая графиня?

– Они вам непонятны?

– Мне страшно.

– Мне и самой будет страшно, если вы меня не успокоите.

– Что для этого нужно?

– Не ездите больше в Версаль.

Кардинал подскочил на месте.

– Днем? – с улыбкой спросил он.

– Сперва днем, а потом ночью.

Г-н де Роган задрожал и выпустил руку графини.

– Это невозможно, – изрек он.

– Теперь мой черед просить у вас прямого ответа, – возразила она. – Вы, кажется, сказали «невозможно». Позвольте спросить, почему сие невозможно?

– Потому что в сердце у меня живет такая любовь, которая умрет лишь со мною вместе.

– Оно и видно, – язвительно перебила она. – И вам, по-видимому, не терпится поскорее достичь этого результата, потому вы так настойчиво рветесь снова в парк. Что ж, если вы опять туда явитесь, ваша любовь оборвется – также, как ваша жизнь, причем мгновенно.

– Какие ужасы вы мне рассказываете, графиня! А вчера вы держались отважно!

– Моя храбрость сродни храбрости зверей: я ничего не боюсь, покуда нет опасности.

– А моя храбрость досталась мне в наследство от предков: я счастлив лишь вблизи опасности.

– Превосходно; позвольте все же вам заметить…

– Ни слова, графиня, ни слова! – перебил влюбленный кардинал де Роган. – Жертва принесена, жребий брошен. Любовь превыше всего, а там пусть хоть смерть! Я поеду в Версаль.

– Один? – осведомилась графиня.

– Вы меня покидаете? – с упреком воскликнул прелат.

Сперва я.

– А она придет!

– Вы заблуждаетесь: она не придет.

– Вы извещаете меня об этом от ее имени? – задрожав, спросил кардинал.

– Вот уж полчаса я пытаюсь смягчить для вас этот удар.

– Она не желает меня видеть?

– Отныне и навсегда; я сама ей это посоветовала.

– Сударыня, – с укором произнес прелат, – вы жестоки: вы знаете, как чувствительно сердце, в которое вы погружаете кинжал.

– Куда более жестоко с моей стороны было бы позволить двум безумцам погибнуть, лишив их доброго совета. Я подала совет, а следовать ему или нет – дело ваше.

– Графиня, графиня, лучше умереть!

– Вам виднее; это дело нехитрое.

– Умирать так умирать, – угрюмо проговорил кардинал. – Мне милее всего полная погибель. Я благословляю ад, если там я встречусь с моей сообщницей!

– Святой отец, вы кощунствуете, – заметила графиня. – Подданный, вы развенчиваете королеву! Мужчина, вы губите женщину!