Ожерелье королевы
Шрифт:
– Полноте, графиня, я считал, что вы – женщина умная, – проговорил кардинал.
– Похоже, монсеньор, что умными вы считаете тех женщин, которым на все наплевать, которые смеются над всем, даже над собственным бесчестьем. Прошу меня извинить, монсеньор, но я привыкла называть подобных женщин иначе.
– Вы ошибаетесь, графиня: умной я называю женщину, которая слушает, когда с ней говорят, и не говорит, пока всего не выслушает.
– Что ж, я вас слушаю.
– Я хотел поговорить с вами кое о чем серьезном.
– И
– Ну да. А вам больше понравилось бы, если бы я пригласил вас в будуар?
– Кое-какая разница тут все-таки есть.
– И я того же мнения, графиня.
– Значит, речь идет о том, чтобы поужинать с вашим высокопреосвященством?
– И ни о чем более.
– Пусть монсеньор не сомневается: я прекрасно понимаю, какая мне оказана честь.
– Вы шутите, графиня?
– Нет, я смеюсь.
– Смеетесь?
– Конечно. А вы предпочли бы, чтобы я сердилась? Нет, сдается мне, у вас и в самом деле трудный характер, монсеньор.
– О, вы очаровательны, когда смеетесь, смейтесь всегда – ничего лучшего я не желаю. Но сейчас вы не смеетесь. Нет-нет, за этими хорошенькими губками, которые позволяют мне любоваться вашими зубами, таится гнев.
– Вовсе нет, монсеньор, да и столовая вселяет в меня уверенность.
– Что же, в добрый час!
– Надеюсь, вы хорошо поужинаете.
– Что значит, я хорошо поужинаю? А вы?
– Я не голодна.
– Как, сударыня! Вы отказываете мне в ужине?
– Не поняла.
– Вы меня гоните?
– Я не понимаю вас, монсеньор.
– Послушайте же, милая графиня.
– Слушаю.
– Будь вы не так разгневаны, я сказал бы, что сердитесь вы напрасно, поскольку от этого не становитесь менее очаровательны, но так как после каждого комплимента вы меня чуть ли не выставляете вон, я лучше воздержусь.
– Вы опасаетесь, что я выставлю вас вон? Извините, монсеньор, но вас, ей-богу, становится трудно понимать.
– Но все же так ясно!
– Простите, монсеньор, но у меня, видимо, помутился разум.
– Так вот, принимая меня в прошлый раз, вы испытывали крайнюю неловкость, так как полагали, что живете в условиях, мало подходящих для особы с вашим именем и титулом. Это вынудило меня сократить визит, а вас – вести себя со мной довольно холодно. Вот я и подумал, что поместить вас в свойственную вам среду и условия – все равно что выпустить на волю птичку, которую ученый посадил под колокол, где нет воздуха.
– И что же дальше? – с беспокойством спросила графиня, начиная кое-что понимать.
– А дальше, прелестная графиня, чтобы вы могли принимать меня свободно, а я мог приезжать к вам, не боясь скомпрометировать ни себя, ни вас…
Кардинал пристально посмотрел на графиню.
– Да? – проговорила она.
– В общем, я надеялся, что вы не откажетесь принять в подарок этот тесный домик. Обратите внимание, графиня, я не сказал «маленький домик».
– Я?
– Это пустяк, графиня, совершеннейший пустяк, но предложи я что-нибудь более серьезное, вы бы отказались.
– Ни более серьезное, ни менее, монсеньор.
– Как вы сказали, сударыня?
– Я говорю, что не могу принять от вас подобный дар.
– Не можете? Но почему?
– Не могу, и все.
– О, не говорите так, графиня!
– Отчего же?
– Потому что я не хочу в это поверить.
– Ваше высокопреосвященство!
– Сударыня, дом ваш, ключи – вот здесь, на серебряном блюде. Я же поступаю с вами, как с победительницей! Неужели вы находите, что это унизительно?
Нет, но…
– Согласитесь, прошу вас.
– Монсеньор, я уже сказала.
– Но как же это возможно, сударыня? Вы пишете министрам, вымаливая у них пенсию, принимаете от неизвестных дам сто луидоров?
– О, ваше высокопреосвященство, это совсем другое. Тот, кто берет…
– Тот, кто берет, оказывает услугу дающему, – благородно ответил принц. – Послушайте, я дожидался вас в столовой, я не видел ни будуара, ни гостиных, ни спален, я лишь предполагаю, что все это здесь есть.
– О, монсеньор, простите, вы заставляете меня признать, что ваше высокопреосвященство – самый деликатный человек на свете.
И так долго сдерживавшая себя графиня покраснела, подумав, что скоро сможет сказать: «Мой дом».
Потом, заметив, что она зашла слишком далеко, графиня опомнилась и ответила на неопределенный жест, сделанный принцем:
– Монсеньор, я прошу вас угостить меня ужином.
Кардинал сбросил плащ, который до сих пор не снимал, пододвинул графине стул и, одетый в светскую одежду, которая ему очень шла, приступил к обязанностям дворецкого.
Через несколько минут ужин был на столе.
Когда в прихожей появились лакеи, Жанна прикрыла лицо полумаской.
– Это я должен прятать лицо, – проговорил кардинал. – Вы у себя дома, окружены своей челядью, а вот я здесь чужой.
Жанна расхохоталась, но маску не сняла. Несмотря на снедавшие ее радость и изумление, трапезе она отдала должное.
Как мы уже неоднократно отмечали, кардинал был человеком великодушным и по-настоящему умным.
Долгое пребывание при самых цивилизованных дворах Европы, дворах, управлявшихся королевами, приучило его к женщинам, которые в те поры осложняли, но часто и разрешали политические вопросы. Этот опыт, впитанный им, так сказать, с молоком матери и помноженный на собственную искушенность, а также все его достоинства, столь редкие теперь, да и тогда встречавшиеся нечасто, сделали из принца человека, которого было чрезвычайно трудно раскусить его соперникам-дипломатам и его женщинам-любовницам.