Оживший камень
Шрифт:
— Ты всегда был верным другом ему, Прохор, я знаю.
От этих слов старик чуть приободрился и даже слегка улыбнулся.
— Лука Иванович честнейший и справедливый человек, каких свет не видывал. И для меня честь великая служить ему, чем могу и умею. Но упертый, прости господи! Уж сколько он меня прогонял за то время, что вас не было. Не хотел за собой тащить в бедность. Говорил, что лучше я в деревню вернусь, к родне своей. Потому как и ему самому скоро придется отбыть в деревню.
Слугу, как я и добивался, прорвало, но разобраться в потоке было непросто.
—
— Забирают землю-то, за долги, — выпалил он. — Как есть забирают! Чинуши проклятые, бумагами грозят с подписью графа. Дед ваш доверился дурным людям, не захотел обращаться к Христофору Григорьечу, постыдился. А те, ироды, там понаписали такого, что мы теперь без дома остаемся! Лука Иванович и подумать не мог, что такое бесчестие сотворят, так и бумаги не проверял. А теперь…
Прохор всё таки не выдержал и заплакал. Тихо и скупо, без содроганий и единого звука. Просто по морщинистым щекам потекли слезы.
Я сделал вид, что не вижу этого и так сжал челюсти, что скрипнул зубами.
— Сколько?
— Да кто же знает то, я без очков те бумаги видел, сумму то и не разглядел…
— Сумма не важна, — внутри кипела ярость, но я был спокоен как никогда. — Времени сколько?
— Ну так почитай червень пойдет, ну июнь месяц, так и вступят в закон бумажки те проклятые. Лунный оборот ещё один, — старик взглянул на кромешно темное небо, напрасно пытаясь отыскать там луну.
Прохор всегда, когда волновался, начинал переходить на просторечные слова. Несмотря на жизнь, проведенную возле аристократа, за свои корни он держался упорно. А дед и не настаивал, светскую жизнь он не жаловал, хотя и предлагал отправить слугу на учебу. Тот вежливо благодарил, но отказывался. Грамоты было достаточно, а при чужих он вел себя соответствующе.
Так, значит у меня около месяца. Не так уж и плохо, пусть и придется действовать очень быстро. И тщательно выбирать первую пару силы, впрочем я и без того к этому вопросу хотел приступить обдуманно.
Ничего, справлюсь.
Для начала нужно взглянуть на те бумаги и поговорить с их владельцами. Хорошенько так поговорить, душевно.
Христофор Георгиевич Воронцов занимался делами торговой коллегии при сенате, а значит мог подсказать дельного юриста, чтобы проверил что там дед подписал.
Разберемся.
Главное, провернуть всё так, чтобы дед ни о чём не узнал. С него станется заупрямиться, от помощи отказаться и гордо пойти по миру. Прав Прохор, мощный человек, вот только упертый как баран.
— Молодой господин, — слуга дернул меня за рукав, выводя из размышлений. — Вы только Луке Ивановичу не говорите ничего. Богом молю, не расстраивайте его, не выдержит, как пить дать.
— Не переживай, — я заставил себя улыбнуться по-доброму. — Не стану. Только и ты мне помоги, рассказывай что и как. И всё будет хорошо, обещаю. Договорились?
— Ну так… Ой, его сиятельство нас заметил, — Прохор вздрогнул, глядя за мою спину.
Я обернулся и увидел силуэт в горящем окне. Что же, хоть что-то я выяснил, откладывать встречу с дедом
Силуэт исчез, только занавеска колыхнулась. А я пошел к дому, стараясь на подвернуть ногу на разбитой дорожке. Заодно и Прохора придерживал, чтобы не потерять последнего слугу. А в том, что он остался один, я не сомневался.
Старый особняк протяжно вздохнул, впуская меня внутрь. Сквозняк промчался по холлу, завыл в пролете лестницы и утих где-то в глубине дома.
Свет всё же был, но настолько слабый, что снаружи его было не заметно. Лампы едва позволяли разглядеть путь. Впрочем, на пути ничего и не было, мебель тут отсутствовала полностью.
Только клубы пыли взвились в воздух от ветра, да задрожала паутина на гигантском зеркале, висящем у входа.
Прохор закрыл дверь и прошаркал к ближайшей арке, ведущей в темноту.
— Вот, молодой господин, в малую гостиную извольте. Мы теперь там почти всегда, хоть камин истопить можно…
Он осекся и замер, прислушиваясь. Взболтнул лишнего и теперь испугался, что дед услышит его жалобы. Но никто не услышал. Чтобы добраться до гостиной, пришлось пройти анфиладой комнат, на разоренный вид которых я уже не обращал внимания.
Это всё ерунда, поправимо.
Дверь в гостиную, из тяжелого массивного дуба, украшенная диковинной резьбой, была плотно закрыта. Берегли тепло. Я взялся за круглые металлические ручки с витиеватой чеканкой и с силой дернул их на себя.
На меня дохнуло жаром огня и запахом хорошего табака.
Дед стоял у камина ко мне спиной. Гордо выпрямившись, но опираясь на трость. И я видел, как подрагивает его рука, сжимая набалдашник трости.
Граф Лука Иванович Вознесенский, последний патриарх рода артефакторов, повернулся медленно. Ни один мускул не дрогнул на моем лице, пусть это стоило мне больших усилий.
На меня смотрела скорее посмертная маска некогда могучего человека. Она мне усмехнулась и прозвучал всё ещё узнаваемый, но уже слабый голос:
— Явился.
Глава 3
Дед выглядел древнее, чем этот город. Нет, он конечно был немолод, но два года изменили его почти до неузнаваемости. Остались лишь благородные черты лица, очень худого лица.
Да и любимый домашний парчовый халат на нём болтался тряпкой.
Я не отводил взгляда, понимая, что его это подкосит ещё больше. Как и не произносил ни слова, ни к чему.
И дед дрогнул, его деланно равнодушный взгляд его потеплел, совсем ненадолго, но он выдал настоящие чувства. Нам обоим этого было достаточно.
Прохор тут же засуетился, кинувшись прибирать на столе. Потом хлопнул в ладоши и наигранно радостно сообщил:
— Ну так я пойду, чаю вам справлю, чаю надо бы испить.
— Иди, Прохор, — кивнул дед и жестом указал мне на кресло.
Ну одна беда миновала, меня не прогнали сразу взашей, уже отлично. В памяти не было такого, чтобы дед когда-либо выгонял своего внука. Но после всего случившегося имел полное право.