P.S. Я буду жить. Проснуться утром – это счастье
Шрифт:
Патрик ел кусок куриной грудки. На подбородке пятно от соуса.
– Вас заставляют самих там готовить? – спросил он, не поднимая головы от тарелки.
Прошел год, как он не смотрел Майклу в глаза. Майкл был его идолом, старшим братом, который мог ответить на любой вопрос, старшим братом, который любил проводить с ним время до тех пор, пока наркотик не стали единственным другом Майкла.
– Да, но мы не готовим по-настоящему . Сплошные полуфабрикаты, из коробок… всякая дрянь.
Майкл отодвинул тарелку к центру стола. Она была чистой, как будто ее
Он схватил шоколадное печенье, еще теплое после духовки, и откинулся назад на своем стуле.
– Большую часть продуктов привозят из исправительных учреждений; вы знаете, что это такое? Тюремная еда. Картофель – тоже мгновенного приготовления… мерзкая масса. – Он сделал глоток молока и вытер рот рукавом.
Патрик отодвинул свою тарелку с остатками ужина.
– Больше не могу, – протянул он, сложив руки на груди.
Мне было все равно, откуда им привозят туда еду. Майкл поправился на 4 килограмма за два месяца и выглядел более здоровым, чем когда-либо в последние два года. Визитная карточка наркотиков: «Если вы хотите потерять все, позвоните мне». Майкл потерял два года средней школы, несколько рабочих мест и одиннадцать килограмм. А после одной из передозировок он чуть не потерял свою жизнь.
Оказалось, Майкл не мог заставить себя выполнить свое задание и поговорить с братом. Он ждал до последнего момента, чтобы сказать мне об этом в машине. К тому времени меня больше беспокоило возвращение в реабилитационный центр, чем его признания. У нас, в южной части провинции Онтарио, было немного снега для января, но в Элоре, небольшой деревне в полутора часах езды к северу от нас, больше похожей на Средний Запад, огромные сугробы, как башни, возвышались на обочинах дороги.
– Ты точно возненавидишь меня, когда я скажу тебе, мама.
Мы ехали уже около часа. Он поделился историями о других обитателях центра, и как они оказались в Портедже. Я напомнила ему, что он должен обсудить свою собственную историю с наркотиками.
– Я ненавижу себя теперь, – простонал он, – и я готов поспорить, что даже Бог ненавидит меня, мама.
Мне хотелось обнять его, но я понимала, что чувство стыда – это шаг к исцелению, и мне нечем ему помочь. Я протянула руку и положила ладонь на его щеку. Мне хотелось быть губкой, которая поглотила бы всю его боль.
– Я готов поспорить, что ты никогда не делала ничего настолько ужасного, что нельзя было бы исправить. Как ты можешь понять, что я чувствую? – Он посмотрел на меня такими скорбными глазами, что у меня появилось желание лично выследить каждого торговца наркотиками в стране, распять их и выстроить вдоль трансканадской магистрали, как римляне поступали с рабами на Аппиевой дороге.
Если бы он знал, какие непоправимые вещи я делала в моей жизни. Но Майкл знал меня только как свою маму, которая решала его проблемы с того дня, как он появился на свет. Я на мгновение задержала руку на красивом лице сына, вспоминая, как много раз я прижимала его к себе, когда он был малышом. Я тосковала по тем дням, когда самыми отчаянными поступками Майкла были прыжки с пристани на озере Руни.
Я съехала с сельской дороги на край поля и повернулась лицом к Майклу. Была непроглядная черная ночь. Густые облака, как безмолвный вор, украли
– Я знаю, каково это чувство, когда ничего нельзя исправить, Майкл, – сказала я, откинув голову на подголовник.
– Что такого ты могла сделать, мама? – спросил Майкл. – Курила марихуану в шестидесятых? Все делали это. – Он выглянул в пассажирское окно, и я проследила за его взглядом.
Тонкие стебли кукурузы, как спицы, торчали сквозь сугробы. Двигатель автомобиля ритмично выстукивал шимми и завывал на высокой передаче, как осел, рвущийся с привязи. Я вдохнула полную грудь воздуха, как перед прыжком в омут, и начала молиться. Спасибо, Боже, за спасение моего сына и его желание вылечиться. Пожалуйста, подскажи мне правильные слова, которые помогут ему. Слова, чтобы объяснить, что он не единственный, кто совершает ошибки. Слова, чтобы убедить, что никакие поступки сына не заставят меня разлюбить его .
Майкл выпрямил спину, насколько ему позволял все еще пристегнутый ремень безопасности. Он, потупившись, смотрел на свои колени, его руки безвольно свисали вдоль кресла. Последние два года друзья спрашивали меня, как я могла простить Майклу употребление наркотиков, бессонные ночи, воровство. Они не могли понять, что мне ничего было ему прощать; что бы ни совершил Майкл, я бы не смогла любить его меньше. Он был моей яркой сияющей звездой, свет которой погас на некоторое время, и я готова сделать все, чтобы помочь ему зажечь этот свет снова. Если мои признания помогут ему понять, что мы все совершаем ошибки, но они не должны определять всю нашу жизнь, то я расскажу ему о своей. Мне хотелось, чтобы он поверил, что у Бога есть лучшие планы на его жизнь.
На проселочной дороге, в темную зимнюю ночь, я призналась в дурном поступке из своего прошлого, который преследовал меня все эти годы. Ошибка, которую я не могла исправить. Майкл тоже признался мне.
Он кусал свою щеку, но это не помогало остановить слезы, как дождь струившиеся по его лицу.
– Хорошо, что ты рассказала мне об этом, мама. – Он вытер нос рукавом, потом фыркнул и усмехнулся, сообразив, что сделал. – Я не знаю, как это сказать, но сейчас я люблю тебя больше, чем мог себе когда-нибудь представить. – Он обвил руками мою шею и прижался ко мне с тем же удовольствием, как тот маленький мальчик, которого я качала на руках в воде озера Руни, тот маленький мальчик, который доверял мне настолько, что позволил отпустить руки и поплыл самостоятельно.
– Знаешь, мама, я не смог бы справиться без вашей любви и поддержки, твоей и Патрика. Это единственное, что у меня есть. – Он вытирал руками слезы с лица, как будто стирал ластиком свои ошибки.
В ту ночь мне было труднее отпустить Майкла, чем два месяца назад. Может быть, потому, что я так отчаялась спасти его жизнь тогда, что была готова передать его в руки любого, кто пообещает помощь. А может, из-за выражения его лица, когда он, уходя, оглянулся с прощальной улыбкой. Что-то изменилось. Едва уловимый свет в его глазах, который напомнил мне прежнего Майкла. И одна-единственная слеза на его впалой щеке.