P.S. Я тебя ненавижу!
Шрифт:
— Сама виновата! Я же говорил, не тяни.
Ярость закипела в переносице, плеснула кипятком в глаза.
— Гад!
Знала, что бесполезно, но все равно бросилась. Замахнулась куклой.
— Щаз испугаешь, — прикрылся рукой Сашка.
Голова у куклы оторвалась.
— Запчасти теряешь, — увернулся от удара Максимихин.
— Ненавижу! — кричала Эля, колотя противника по подставленному плечу. — Убью!
— Сначала я! — орал в ответ Сашка.
Он как-то ловко вывернул из ее рук куклу и забросил под парту.
— Достала уже! — рявкнул в лицо. —
— Сам ты болотный!
Эля смотрела на задранную юбку игрушки, на испачканную ткань, на беспомощно приподнятую ногу.
— Держи, — Алка подала порванный парик. — Не надо было в школу приносить.
— Ой! Влюбленные ругаются, только тешатся, — фыркнул Лешка.
За два года он не вырос, зато раздался в плечах — шел уже на первый разряд по плаванию.
— Дурак! — погрозила кулаком Эля.
Подхватила куклу и побежала из класса.
Ирина Александровна! Где вы? Почему не пришли? Почему не разняли? Почему не сказали свое заветное — от любви до ненависти один шаг. Сейчас она сделает шаг в противоположную сторону. К ненависти. К ярости.
Кажется, это была Сашкина куртка. Чувствуя, как от рывка через руки вытекает обида, дернула. Раз, другой. Загудела потревоженная труба вешалки. Полетела соседская куртка.
— Эттто что такое?
«Ттттт» прозвучало в унисон дрожащей трубе.
Какие у них, оказывается, бдительные нянечки. Или у Эли удача такая хромоногая?
Ее повели в знакомый кабинет.
Стол и директор еще больше срослись. Оба улыбались. Эля шмыгала после истерики носом, косилась на фикус около окна. Он был с ней солидарен. Вздыхал, жмурился.
— Что же вы все время деретесь? Большие уже… — печально сутулилась классная руководительница. — Учитесь объяснять все словами, а не кулаками.
— Он первый…
И еще не договорив, поняла — не то, надо по-другому. Вот только как?
«Не провоцировать», — учил папа. «Ццццц», — холодно-жужжащий, как муха, звук. Неприятно. И слово неприятное. Выплюнуть его хочется и уйти. Уйти навсегда. Чтобы искали, чтобы волновались. А она бы не вернулась. Дошла бы до края света, устроилась бы там под горой. Вокруг цвели бы цветы. И никого. Голубое, до горизонта, небо. В небе парит орел. Ну, или стрижи. Они еще свистят, когда крыло режет воздух…
Куклу выбросила в ближайшую помойку. Долго сопела, сдерживая последние слезы.
— Я ему тоже что-нибудь сломаю! — прошептала видневшейся над мусорным баком голове.
Алка хмурилась. Весна, авитаминоз — она теперь постоянно сводила брови, уже и морщинки укоренились над переносицей.
— Пошли ко мне, — шмыгнула носом Эля. — Заедим расстройство пирогами. У меня фильм есть хороший, про лошадей.
— Не. — Дронова вздохнула. — Не могу. Доклад надо писать.
— Какой доклад? — От удивления, что Алка отказалась, Эля забыла про свое горе. — Нам же ничего не задали!
— Надо, — многозначительно ответила Дронова.
Кукла торчала из помойки. Дронова демонстрировала свою спину. Удаляющуюся спину. На Алке был новый костюм — серые брючки и пиджачок. Симпатично. Чего это она стала в школу
Фильм был хороший, а настроение плохое. Пришла мама, стала ругать за куклу. Последнее время она непременно выплескивала свое недовольство если не на папу, так на Элю. Папа терпит, он привык, они давно ругаются, а вот Эле терпеть не хочется. Хочется убежать на край света. Обязательно взять с собой Алку. Больше никого не надо.
— Ты как с Луны свалилась, — устало бродила по кухне мама. — Как будто не знаешь, что дорогие вещи в школу носить не надо. Их вообще на улицу брать не стоит. Что за фантазии тебя посетили?
— На английский велели принести любимую игрушку. Все принесли. Я тоже. Я не виновата, что Максимихин заметил.
Перед ней стояло какао. Вкусное. Минут десять назад было таким. Успело покрыться пленочкой. Если коснуться ложкой, пенка жадно облепит блестящий металл. Забудешь ложку в воду положить, высохнет — не отмоешь. Мама опять же будет ругаться. Она последнее время ходит уставшая, недовольная. С папой постоянно ссорится, а на следующий день словно специально приходит еще позже, и они уже кричат в своей комнате, но их слышно. Между комнатами тонкая перегородка.
— Вот и брала бы мишку какого-нибудь или из своих барбишек. Эту-то зачем потащила? Ее еще мне покупали!
— Говорили же, любимую.
Если какао начать пить сейчас, то пленочка прилипнет к губе, будет неприятно.
— Ты прямо как не родная. Все готова вынести.
— Может, я и правда не родная?
Мысль была неожиданная. Многое оправдывающая. Значит, где-то есть родные, другая школа с нормальными людьми. Можно даже Алку туда взять. Она тоже ходит все время недовольная. Наверное, и ее в роддоме подменили? Вот в чем дело! У них совсем другие имена, не Элина и Алла, а…
Додумать не получилось. Мама тяжело села рядом, поставила перед собой чашку с чаем.
— Что ты несешь! — спросила устало.
Под глазами круги, на лице морщинки. Самые глубокие от уголков губ вниз.
— Откуда такие мысли?
— Сама только что сказала.
Мама махнула на нее полотенцем.
Подумаешь, Эля может не ужинать. И какао ваше пить не будет.
— Увижу Максимихина — убью.
— Так ты все с ним воюешь?
Мамина ладонь легла на затылок. Была она влажная после мытья посуды и тяжелая.
— Ни с кем я не воюю, — вывернулась из-под руки. — Нужен он мне больно! Сам пойдет, споткнется и башкой в колодец свалится.
Мама умильно улыбалась. Это вывело из себя.
— И не надо говорить, что я в кого-то влюбилась! Это чушь!
— Да я не говорю, — засмеялась мама и посмотрела на нее так, словно Эля вдруг превратилась в младенца из песочницы.
Точно! Подменили! В роддоме!
Эля вылетела с кухни, шарахнула дверью. Что-то посыпалось с полочек в ванной.
«Его можно убить презрением», — решила Эля.