P.S. Я тебя ненавижу!
Шрифт:
— У жены своей попроси, — буркнула она, слабо понимая, что говорит.
— Не спорь! — Ничка смотрела на нее взглядом взрослого, все понимающего человека.
— Я и не спорю! — Эля залпом допила шампанское. Громко поставила фужер на стол, задела вилку, она подпрыгнула, черенком стукнула по тарелке.
— Ты прямо разрушитель, — лениво прокомментировал Сашка и потянулся.
Эля медленно взяла свою тарелку, в которой еще оставался салат, поставила на Сашкину, мало что не вылизанную.
Сознание словно отделилось от нее. Она видела стол, видела, как работают
— Я не спорю, — повторила она. — В помойку только надо все выбросить.
Выключился свет. Алка вплыла в комнату с пирогом, нашпигованным свечками. Огоньки дрожали, превращая ее круглое пухлощекое лицо в маску вампира.
— О! — искусственно воскликнула Ничка.
— А вот и помойка!
Эля опрокинула тарелки над сидящим Максимихиным, подпихнула прилипшую майонезную массу вилкой.
— Больная! — взвился Сашка.
Алка оступилась. Пирог поехал вбок. Свечки, задев друг друга, заполыхали.
— Идиотка!
Максимихин прыгал по дивану. Фирменный салат оливье вяло стекал с его белых брюк. Дятлов ржал. Ничка, вздернув брови, изумленно качала головой. Свечи капали на пирог. Взгляд Алки был страшен.
— Совсем, что ли? — прошептала она.
Эля осторожно поставила тарелки.
— Больше ничего убрать не нужно?
Сашка кинулся, но она успела выбежать в прихожую. Он поскользнулся на салате, проехался по паркету.
Перед ней встала Алка.
— Ну, спасибо тебе — за праздник!
— Приглашайте еще!
Сознание медленно «въезжало» в действительность, и Эля испугалась. Что она наделала? Это же конец!
Сунула ноги в кроссовки, выпала на лестничную клетку. И уже здесь рассмеялась. Какое у Максимихина было лицо! Они еще не оценили, что она его «помойкой» назвала. А потом вновь стало страшно. Все, Алка ее не простит.
Шагала вперед, яростно вбивая подошвы кроссовок в асфальт, мечтая, что на каком-нибудь шаге не выдержит, упадет и умрет. Вон как стучит сердце! Вон как тяжело она дышит! Вон как перед глазами все прыгает. Они будут потом рыдать, не сейчас. Сейчас они веселятся (если веселятся, конечно). Но пройдет час, другой, и они пожалеют, что так с ней поступили.
Эля настолько ярко представила себе свою смерть — как она упадет, как ее найдут, отвезут в больницу, где она будет лежать на холодном столе в морге среди других покойников. Как врачи уйдут и выключат свет, тогда ей станет страшно и одиноко. Как Алка проберется в морг и на Элиной холодной груди попросит прощения, скажет, что любила только ее, что Сашка дурак, заставил изображать из себя равнодушную, что она сейчас сама умрет рядом с ней. И умрет. И они будут лежать вместе. И все те, кто так равнодушно к ним относился, зарыдают на их похоронах. Две могилы, одна плита с надписью: «Они умерли от человеческой жестокости и черствости. Их могло спасти ваше внимание». По границе кладбища промчится всадник на черном коне. Его черный плащ будет развеваться.
Эля вновь мысленно вернулась к могиле и попыталась представить,
Сунула руки в карманы. Нашла шарик. Стеклянный. С крапинкой внутри. Как будто специально искринку подложили. Две недели лежал, ждал ее. Она же все за кем-то бегала. Искала другого счастья. А оно — вот, на ладони.
Загадала. Пока шарик будет с ней, все будет хорошо. Непременно хорошо. И жить она будет долго-долго. Счастливо-счастливо.
Только в этом надо было удостовериться.
— Мама! — ворвалась домой Эля. — Мама, а правда, я не умру?
Она не ожидала, что ее вопрос заставит мать испугаться. Встретившись с Элей глазами, лицо матери вдруг стало сосредоточенным и злым.
— Ты доставала сережки? — шагнула она навстречу.
Эля растерянно мигнула. О чем это? Какие сережки?
— С рубинами? Ты?
Вспомнила, как тяжелая подвеска покачивалась, подчеркивая длинную Алкину шею.
— Но мы положили обратно! Только разочек померили.
Мама резко наклонилась, Эле показалось, что ее сейчас ударят. Нет. Прошла мимо. Хлопнула дверь.
В родительской комнате громко работал телевизор. Папа сидел в кресле и, закинув ногу на ногу, смотрел в окно. На кровати лежала перевернутая шкатулка.
Глава третья
Течение реки
Болела голова. Какой день уже. И какой день утром Эля думала, что не пойдет в школу. Что ей там делать? Пускай туда ходят достойные — Максимихин с Дятловым, Доспехова с Дроновой.
Она оставалась дома, задвигая рюкзак подальше под стол, чтобы не мозолил глаза, не смотрел на нее с укором. Первые пять минут было смешно и весело — включать телевизор, находить по радио музыку пошумнее. Но сквозь грохот басов вдруг начинала проступать тоска, а вслед за ней приходил страх полупустого распахнутого шкафа, внезапно найденной в коридоре сломанной пудреницы или разбитого в ванной зеркальца.
После маминого ухода в квартире поселилось привидение, хмурое, недовольное, готовое вцепиться в пятки, кинуть в спину камень. С трудом пересидев один урок, Эля мчалась в школу. Только бы подальше от этих стен, которые в любой момент готовы отразить злой крик, от этих окон, бывших свидетелями ссор.
А в школе криво ухмыляется Сашка, перешептываются Алка с Ничкой. Эле все кажется, что они обсуждают ее, прошедший день рождения, глупую выходку с салатом. Вот бы постоять рядом, послушать, о чем говорят, возразить, сказать, что все на самом деле не так, как они думают. Что она не виновата, что Максимихин сам нарвался, что нечего было весь вечер ее задевать…
От этих мыслей стучало в висках, потели ладони. Как же добиться справедливости? Чтобы все было правильно? Для этого нужно каждого поставить на свое место и объяснить. Всего один раз объяснить…