P.S. Я все еще люблю тебя
Шрифт:
Когда мы подъезжаем к дому Питера, в нем горит свет и на подъездной дорожке стоит его машина, так же, как и минивэн его мамы. Солнце только начало садиться – рано, из-за того, что зима. На противоположной стороне улицы, у соседей Питера, все еще горят праздничные гирлянды. Сегодня, наверное, последний день для этого, поскольку уже наступил новый год. Новый год, новое начало.
Я чувствую, как пульсируют вены на моих запястьях, и нервничаю, очень нервничаю. Выбегаю из машины и звоню в дверь. Когда слышу внутри шаги, машу папе, и он отъезжает с подъездной дорожки.
Питер открывает дверь. Мое сердце скачет в груди, как мексиканские прыгающие бобы. На нем клетчатая рубашка, которую я никогда не видела прежде. Наверное, рождественский подарок. Волосы на макушке взъерошены, как будто он лежал. Он не выглядит так, что очень удивлен видеть меня.
– Привет. – Он разглядывает мою юбку, которая торчит из-под моего зимнего пальто, словно бальное платье. – Почему ты так одета?
– Для Нового года. – Может, мне стоило сначала пойти домой и переодеться. По крайней мере, тогда бы я ощущала себя собой, стоя у двери этого парня, в ожидании протянутой руки. – Ну, привет, как прошло Рождество?
– Хорошо. – Он выжидает время, проходят целых четыре секунды, прежде чем он спрашивает: – А как твое?
– Отлично. У нас появился щенок. Его зовут Джейми Фокс-Пикл. – На лице Питера нет даже и тени улыбки. Он холоден. Я не ожидала, что он будет холодным. Может быть, даже не холодным. Может быть, просто равнодушным. – Могу я поговорить с тобой секундочку?
Питер пожимает плечами, что вроде как означает «да», но войти он меня не приглашает. Внезапно, у меня в животе формируется тошнотворное чувство страха, что Женевьева внутри, но оно быстро рассеивается, когда я вспоминаю, что если бы она была внутри, то он бы не был здесь со мной. Он оставляет дверь приоткрытой, пока надевает кроссовки и пальто, затем выходит на крыльцо. Он закрывает за собой дверь и садится на ступеньки. Я сажусь рядом с ним, разглаживая вокруг себя юбку.
– Итак, в чем дело? – говорит он так, словно я отнимаю его драгоценное время.
Это неправильно. Совсем не то, чего я ожидала.
Но что именно я ожидала от Питера? Я бы отдала ему письмо, он бы прочитал его, а потом он бы меня полюбил? Заключил бы в свои объятия, мы бы страстно поцеловались, но всего лишь поцеловались, очень невинно. А что потом? Мы бы встречались? И как долго? Пока ему бы не стало со мной скучно, он не заскучал по Женевьеве и не захотел большего, чем я готова была бы дать, в постельном отношении, да и в жизненном тоже? Такие, как он, никогда не смогут быть довольными, сидя дома и смотря кино на диване. В конце концов, мы говорим о Питере Кавински.
Я так долго медлю, поглощенная стремительно развивающимися мыслями, что он снова повторяет вопрос, на сей раз чуть менее холодно.
– Что, Лара Джин? – Он смотрит на меня, будто ожидая чего-то, и внезапно мне становится страшно отдавать ему письмо.
Я сжимаю его в кулаке, засовывая глубже в карман пальто. Мои руки мерзнут. У меня нет ни перчаток,
– Я просто пришла сказать… сказать, что сожалею о том, как все обернулось. И… надеюсь, что мы все еще можем быть друзьями, и с Новым годом.
При этих словах его глаза сощуриваются.
– С Новым годом? – повторяет он. – Это то, что ты пришла сюда сказать? Сожалею и с Новым годом?
– И надеюсь, что мы все еще сможем остаться друзьями, – добавляю я, покусывая губу.
– Ты надеешься, что мы все еще сможем остаться друзьями, – повторяет он, и в его голосе слышны нотки сарказма, которых я не понимаю, и которые мне не нравятся.
– Именно это я и сказала, – я начинаю вставать. Я надеялась, что он подвезет меня домой, но теперь я не хочу просить. Но на улице так холодно. Может быть, если я намекну…. Дуя на руки, я говорю: – Что ж, я пойду домой.
– Подожди минутку. Давай вернемся к части с извинениями. За что именно ты извиняешься? За то, что вышвырнула меня из своего дома, или за то, что считаешь меня подонком, который будет ходить и рассказывать всем вокруг, что у нас был секс, когда на самом деле его не было?
В моем горле образовывается комок. Когда он так это преподносит, звучит действительно ужасно.
– И за то и за другое. Извини за оба.
Питер склоняет голову набок, приподняв брови.
– Что-нибудь ещё?
Я злюсь. Что-нибудь ещё?
– Нет «чего-нибудь ещё». Это все. – Слава Богу, я не отдала ему письмо, если он собирается быть таким. Я ведь не единственная, кто должен извиняться.
– Эй, это ты пришла сюда, говоря «я сожалею» и «давай останемся друзьями». Ты не можешь заставить меня принять твои глупые извинения.
– Ну, в любом случае, я желаю тебе счастливого Нового года. – Теперь я говорю с сарказмом, и это, конечно же, доставляет удовольствие. – Чудной жизни. В память о прошлом и все такое.
– Отлично. Пока.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Сегодня утром я была полна надежды, у меня в глазах были такие звезды, когда я представляла, как все пройдет. Боже, какой же Питер придурок. Скатертью ему дорожка!
– Погоди минутку.
Надежда врывается в мое сердце, подобно Джейми Фокс-Пиклу, запрыгивающему в мою постель, – быстро и непрошено. Но я оборачиваюсь, как бы говоря: «Пф, что тебе теперь надо», так что он ее не видит.
– Что это у тебя в кармане?
Моя рука подлетает к карману.
– Что? О, ничего. Просто почтовый мусор. Оно валялось на земле около твоего почтового ящика. Не беспокойся, я выкину его за тебя.
– Отдай его мне, и я выброшу его прямо сейчас, – говорит он, протягивая руку.
– Нет, я же сказала, что сама это сделаю. – Я тянусь, чтобы засунуть письмо поглубже в карман своего пальто, но Питер пытается вырвать его из моих рук. Я яростно уворачиваюсь от него и держу крепче. Он пожимает плечами, и я расслабляюсь, испуская легкий вздох облегчения, а затем он бросается вперед и вырывает его у меня из рук.