Падение "ангелов"
Шрифт:
— Андронник, — начал говорить парень в сапогах. — Ты действительно ведёшь меня туда, куда необходимо?
— Да… ещё несколько минут.
Их путь — дорога смерти, представленная изломанными кусками асфальтового покрытия, справа и слева слышится слабый треск, доносящийся из руин — разодранных зданий, которые некогда были высотками, а теперь их стены и этажи кусками камня, металла и пластика лежат на земле. Их путь устлан телами мертвецов, разбитой выгоревшей техникой. Они некогда были воинами, гордыми сынами своего отечества, а ныне стали напоминанием о быстротечном и кровавом мятеже. Оба они ощущают смрад войны — запах гари и смерти, смешанный с ароматами оружейных и машинных масел.
Они видят то, чем стал город. Вместо прекрасных, блистающих сиянием бриллиантового света,
— Сколько же жертв… сколько людей этот проклятый Фемистокл погубил? Сколько он…
— Хватит, — вмешался Андронник. — Не нужно себя загонять. Он получил по заслугам, — устало говорит киберарий, уже не затрачивая силы на то, чтобы формулировать долгие и сложные фразы.
— Я просто до сих пор не могу понять, какая муха его укусила… что в нём заиграло, что он решил пойти на такое? — ошарашенно говорит Данте указывая на разрушенные строения. — Столько убитых…
Внезапно, что-то свернуло в свете слабо горящих костров в пыли и Данте наклонился, чтобы поднять это. Оказалось, что это диктофон и какая-то часть души, проявившая интерес, заиграла в парне, и он активировал его:
— Да… как же ты… что б тебя… вот! — сквозь шипящие линии прерыва зазвучали дрожащие слова. — Моё имя — Этимон Шейл, я… я глава производственного отдела промышленного кузнечного завода в Коринфе. Если вы найдёте эту запись, знайте, я остался верен Канцлеру. Но к чему я вообще это записываю? Зачем… и для кого…, наверное, мне хочется верить в лучшее, наверное, мне хочется, чтобы все наши страдания имели цель.
Речь на мгновение прервалась, пока вместо слов вырывались запыхания; видимо на запись попали моменты, когда Шейл убегал от кого-то. И снова она продолжилась, только оттенка страха стало больше:
— У Канцлера и Господа ведь есть цель, смысл всего существования, для всех нас, не так ли? Естественно же так… без всяких сомнений. Моя надежда — войска Империи, пришедшие суда будут знать, что кто-то в Коринфе был лоялен… Хоть мы к этому времени все будем мертвы. Мы долго бились против мятежников, сектантов и даже против воинов других стран. Кто бы вы ни были, вы слышите меня чётко и ясно? Этимон был лоялен до самого конца!
Звуки выстрелов, чьи-то вопли и крики прервали слова, и через пару секунд вновь речь продолжилась, но сила страха в них усилилась:
— О, Рим, давай же, давай! Нигде уже нет безопасного места, всюду кипит война. Ох, этот кошмар начался за несколько месяцев до ада и всё ускорилось за пару недель до безумия… но кажется, что тянулась целая вечность. Всё началось со обычных пересудов. Мятежные речи на заводах, думы о восстаниях на улицах и всё растущее напряжение. А затем рабочие перестали выходить на смены, но начальство корпорации ТехМаршалл словно не замечало всего этого. Да и кто будет жаловаться — никто не хочет, чтобы его зарплату снизили за морально-подрывные разговоры. Люди начинали шептаться о том, что появлялись какие-то движения, борющиеся за свободу, говорили о безумных планах движений, борющихся за независимость и ночных налётах. — Шейн умолк, видимо что-то проверяя, а затем ещё более взбудоражено и волнительно он продолжил. — Со времеменнем, тех, кто бросал своё рабочие место становилось всё больше. Пропажи участились, объявили особое положение. Только сейчас я понял, что это была работа культов и адептов мятежа. На заводах и улицах, в канализациях и местах скопления бедняков, на территории даже общежитий, которые принадлежали ТехМаршалл и Автономии поднялись мелкие бунты. Их требования были просты — больше прав и денег. Но мятежники получили хороший отпор, однако родилась проблема — чья воля заставила их подняться единым порывом и что скрывало да питало их столь длительное время? Но вскоре все забыли о неудачном мятеже.
Снова голос смолк, а вместо него раздалась часть записи, посвящённая перестрелкам и крикам агонии. Как только всё это смолкло он снова продолжил:
— А затем последовало множество законов и постановлений. Запреты посыпались один за другим — от запрета массовых мероприятий до запрета на нелицеприятного взгляда на символику Империи,
Рык и металлическое скрежетание прервали слова говорящего, видимо какой-то легионер напал на его позицию.
— Я… трон, что это было? И теперь… теперь мятежники всюду. Государство разопревало на два, порядок в Коринфе окончательно прекратил своё существование. Два ополчения схлестнулись друг с другом, сектанты языеских богов снова восстали, вместе с легионами предателями. Всему пришёл конец… врагов неисчислимое количество… мы сражались до самого конца… вторая волна восстания смела нас, но мы остались верны!
На этот раз запись прекратилась и в руках Данте остался лежать серебряный диктофон, на который он взирает опустевшим взглядом.
— Пойдём, Данте, — Андронник зацепился за плечо парня, утягивая его металлическими цепкими пальцами за собой. — Ещё немного.
Капитан подчинился и поплёлся дальше, спрятав устройство в карман. Они прошли ещё несколько метров по израненной дороге, пока не вышли на тот самый перекрёсток. Андронник узнал знакомые очертания — баррикады, уничтоженный БТР и множество тел, лежащих в воронках от ракетного удара. Дальше киберарий прошёл вперёд, выискивая то самое место, шныряя по неровному ландшафту улицы, то опускаясь в ямы, то поднимаясь на нагромождения камней и металла.
Данте всё больше чувствует, как его сердцем, душой овладевает коварный змей печали, сдавливающий чувства в удавке горя. Капитан смотрит по сторонам, но не видит груд камней, металла и огня, пожимающего величественный город. Вместо всего материального, он взирает на миллионы покорёженных судеб, на боль и горе людей, на слёзы матерей, жён и детей по убитым сыновьям, мужьям и отцам. Холодный северный ветер ударил в лицо капитану вместе с каплями ледяного дождя, которые смешались со слезами.
«Фемистокл, что же ты наделал», — начинает горестную мысль капитан, блуждая по разрушенной округе, смотрящей на него темнотой выгоревших окон, и проглядываются огоньки через остова разрушенных строений. — «Чего тебе не хватало? За что ты утянул с собой в могилу миллионы людей и ещё миллионы обрёк на ужасы в жерновах имперской юстиции? Что ты мог пообещать Консулам, высшим чинам, людям облесённым властью, чтобы они осмелились по истине на смертельный шаг — предать Императора. Ты же понимал, что всё так и закончится… ты же понимал, что этому и должно было случиться. Ты бы никогда не совладал с военной машиной Империи. Не уж то грёзы о свободе, ставшие самоцелью, богатство и распутство насколько могут затуманить разум, что люди, ради них, готовы вылить столько крови на алтарь цели? Это же полное безрассудство… все революции — полное безумие. Они ставят вроде бы благородные цели, но законы новой власти всегда пишутся кровью прежних властителей. Но как так можно? Как можно заявляя о свободе, топить в крови людей? Не это ли отличительная особенность практически всех переворотов, бунтов и революций — те, кто твердят, что за ними истина и человеколюбие, становятся сами кровавыми тиранами и палачи, убийцами множества людей, которые не погнушаются никаких методов для достижения собственных целей. Народ? Как обычные люди пошли на такое? Пошли на убийство своих соседей и знакомых, как они пошли за насильниками и террористами? Неужели мысль о национальной гордости, эта навязчивая идея «мы здесь власть» стала настолько дурманящей, что народ взял в руки оружие и пошёл убивать и насиловать, вступил в заведомо проигрышную войну? Какой звериный инстинкт родил в людях столько жестокости и кокая падла его вскормила? Непомерное эго народа и спесивой элиты, решивший поднять себя выше Канцлера привели ко всему этому. Одурманенные люди и местные князьки подумали, что они смогут построить царство добра и света на костях, крови и слезах, а сам Фемистокл с непомерным властолюбие надеялся, что станет больше чем Канцлер. Истинно сказано — добрыми намерениями вымощена дорога в ад».