Падение царского режима. Том 2
Шрифт:
Щегловитов. — Это — телеграмма Бориса Никольского, им подписанная…
Председатель. — Но с вашего, вероятно, ведома и согласия?
Щегловитов. — Я не помню, чтобы телеграмма… Он действительно устраивал обед, и вот некоторые из лиц, которых вы изволили прочитать, они были на этом обеде…
Председатель. — Но доктор Дубровин был?
Щегловитов. — Доктора Дубровина там не было.
Председатель. — Не было? А Михаил Осипович Меньшиков был?
Щегловитов. — Да.
Председатель. —
Щегловитов — (не отвечает).
Соколов. — Прокурор Виппер там был?
Щегловитов (вспоминает). — Если он не был, то должен был быть…
Соколов. — Косоротов тоже должен был быть?
Щегловитов. — О Косоротове был разговор…
Соколов. — Обед, без участия Виппера, Косоротова, был связан с процессом Бейлиса. Такой обед состоялся. Так что эта телеграмма соответствует фактическим обстоятельствам. Скажите, с Борисом Владимировичем Никольским вы знакомы?
Щегловитов. — Да.
Соколов. — Он профессор правоведения?
Щегловитов. — Да. С ним я был в хороших отношениях.
Соколов. — Из всех ваших ответов, а также из документов по делу видно, что вы находились в полном курсе всех сведений, так что в частности вам была известна та экспертиза Пранайтиса, которую он дал на предварительном следствии. В этой экспертизе проводилась полная связь между убийством мальчика Ющинского и рядом религиозных верований еврейского народа…
Щегловитов. — Особой секты.
Соколов. — Разве там, в экспертизе Пранайтиса, не приводилось указаний на библию? — Речь шла не о сектантском учении… Разве не выводилась в этой экспертизе возможность ритуальных убийств из самой основы библейского учения?
Щегловитов. — Выводилась.
Соколов. — Разве в обвинительном акте говорилось о Бейлисе, как о члене какой-нибудь секты?… Не считали ли вы, что этот обвинительный акт есть обвинительный акт против религиозных верований миллионов сограждан наших? Не считали ли вы вообще, что этот обвинительный акт позорит честь России, которая создает в XX веке процесс, приличествующий разве только средним векам?
Щегловитов. — Нет.
Соколов. — Документы в экспертизе Пранайтиса и свидетельских показаниях монаха были таковы, что каждый культурный человек, сколько-нибудь близко прикоснувшийся к этому делу, должен был с некоторым ужасом отпрянуть: это совершенно вздорное учение о том, будто иудеи обладают какими-то особенными свойствами телесными, что это особое племя, обладающее иными свойствами, чем все остальные люди, и т. д. Вы не считали нужным, как генерал-прокурор, дать указания, что подобные вещи неправильно попадают в судебное следствие, что обвинительный акт не может опираться на такие данные, что Пранайтис, который говорит такие дикие вещи, вообще не может быть приглашаем в качестве эксперта? Вы к такому решению не пришли?
Щегловитов. — Нет.
Председатель. — Разрешите мне закончить допрос постановкой вопросов еще о двух, трех случаях вашей деятельности… Скажите: в деле Кочубея, при вашем содействии, был нарушен принцип несменяемости?
Щегловитов. — Да, я готов признать, — потому что это один из тех случаев, который я вам вообще первоначально указал, где мне пришлось путем переговоров добиваться известного согласия.
Председатель. — Но что же в отношении Кочубея вас заставляло добиваться такого согласия?
Щегловитов. — Совершенно хаотическое положение, которое создалось при нем в тифлисской судебной палате, в межевом ее департаменте.
Председатель. — В котором он председательствовал?
Щегловитов. — Нет, в котором он должен был председательствовать, но фактически своего обещания не выполнил; а, между тем, назначенный, мне помнится, председателем департамента Рубинцов, [*] который предназначался для уголовного департамента с тем, что Кочубей займется межевым, оказался во главе межевого департамента, будучи совершенно некомпетентным. Поэтому, и без того создавшееся там накопление дел стало разрастаться до таких размеров, которые нетерпимы…
Стран. 398, св. 4 стр.
«Рубинцов», надо: «Лубенцов».
Завадский. — Ваш разговор с Кочубеем касался увольнения его из уголовного кассационного департамента?
Щегловитов. — Нет, виноват, — назначения его в уголовный кассационный, потому что он на это не соглашался…
Завадский. — Кочубей до сих пор стоит на том, что он никакого прошения об увольнении не подавал. В указе, поданном вами государю, было написано: «Согласно прошению», — а в деле никаких следов прошения нет.
Щегловитов. — Помню, что это было по соглашению… Но, повторяю, свое указание на то, какого характера было это соглашение… Оно было получено, вероятно, в сентябре 1910 года, а осуществлено было в самом конце 1910 года, именно по его настойчивой просьбе не предавать — во всяком случае, в отношении срока — решению этому уже очень спешный характер… Ревизию делопроизводства межевого департамента производил обер-прокурор Рейнеке. [*]
Стран. 398, сн. 11 стр.
«Рейнеке», надо: «Рейнке».
Завадский. — Значит, Кочубей просил на словах: в деле следа этого нет…
Щегловитов. — Мне кажется это было письменное прошение…
Председатель. — Еще один вопрос: относительно увольнения члена виленской палаты Зегница…
Завадский. — Я думаю, что это был результат посещения Вильны Глищинским?
Щегловитов. — Глищинский, это — тот, что был в Новочеркасске, если память мне не изменяет. [*]
Стран. 398, сн. 3 стр.
«Щегловитов. — Глищинский, это тот, что был в Новочеркасске…» — Очевидно Щ. сказал или хотел сказать: «Зегниц — это тот, что был в Новочеркасске». Г. никогда в Новочеркасске не служил, и Щ. не мог этого не знать, так как Г. был его ближайшим сотрудником по мин-ву.