Падение царского режима. Том 3

Щеголев Павел Елисеевич

Председатель. — Оставьте на минутку вопрос об инициативе, а скажите, преступлением или же не преступлением является, с вашей точки зрения, такое положение, при котором ваш секретный агент принимает участие в деятельности революционного сообщества? Ведь и пассивное поведение агента предполагает тем не менее участие в заседаниях, о которых вы должны иметь сведения. Для этого они, эти агенты, и существуют. А между тем, вам, как юристу, не может быть неизвестно, что для состава 102 ст. угол. улож., предусматривающей тяжкое преступление, наказуемое каторжными работами,

совершенно достаточно такого, например, действия, как посещение собраний, обществ, как участие в совещаниях, в дебатах и т. п.

Трусевич. — Насколько я припоминаю, были разъяснения сената в том смысле, что нужно проявить все-таки какую-нибудь активную деятельность…

Председатель. — Но когда вы изволили быть сенатором, вы, вероятно, отметили для себя, что сенат признавал, со своей стороны, совершенно достаточным признаком принадлежности к сообществу уже самый факт участия в совещании этого сообщества, выразившийся в том, что такой-то, тогда-то пришел на квартиру, на собрание людей…

Трусевич. — Совершенно верно. Но при этом остается второй вопрос: какова была цель этого участия? Если лицо участвует в собрании, но не ставит себе целью совершение преступления, а ставит себе цели осведомительные, то едва ли тут будет состав преступления.

Председатель. — Так что, вы считаете, что в состав преступления 102 ст. входит мотив деятельности, мотив участия в съезде или совещании?

Трусевич. — Несомненно. Никакого преступления без мотива не может быть. Если цель есть ниспровержение существующего закона…

Председатель. — Вам известно, что ни в тексте закона, ни в практике сената этот взгляд выражения себе не нашел? Вы, может быть, знаете даже целый ряд процессов совершенно иного характера.

Трусевич. — Едва ли кто мог быть осужден по ст. 102.

Председатель. — А вам неизвестны случаи, когда департаменту полиции приходилось вызволять своего агента, осужденного судебной палатой сословных представителей?

Трусевич. — Я их никогда не вызволял. Я сам возбуждал преследование против них.

Председатель. — Значит, вам представляется, что жизнь допускает участие вашего чина в сообществе, в целях осведомления, — с сохранением полной пассивности с его стороны? Вы считаете такое положение жизненным?

Трусевич. — Это есть условие, при котором известный политический строй, каков бы он ни был, отстаивает свое существование.

Председатель. — Вы не поняли моего вопроса. Я ставлю такой вопрос: разве директор департамента полиции или самый департамент полиции, стремясь к наилучшему осведомлению в делах партии, не заботится о том, чтобы его агент занял в партии более выдающееся положение, прошел в высшие партийные учреждения? Разве вам неизвестно, что деятельность такого агента и ценится выше и оплачивается дороже, чем деятельность иного рода агента?

Трусевич. —

Совершенно верно. Но вопрос в том, каким путем это достигается: путем ли вовлечения его в активную деятельность? Я, напротив, считаю это недопустимым, а если дело сводится к известной интеллигентности агента, то это, действительно, ценится.

Председатель. — Но не интеллигентность же только ценится, а некоторые действия. Ведь агенты охранного отделения замешивались в партию, проходили известный стаж, возвышались там.

Трусевич. — Я должен сказать, что, как директор департамента, поставивший департамент на совершенно новую ногу, я в такие технические вопросы, в такие детали входить не могу.

Председатель. — Какие же это детали! Это общий вопрос политической агентуры. Важно не то, как вы смотрели на дело, а то, как было в департаменте в бытность вашу директором департамента.

Трусевич. — Я должен пояснить. Не кроется ли здесь какого недоразумения относительно меня? До меня департамент полиции действительно имел свою агентуру, и там были лица, которые вели непосредственные сношения с сотрудниками. Когда я вступил в должность директора, я, до принятия этой должности, поставил покойному Столыпину целый ряд условий, между прочим, условие о совершенном очищении департамента полиции.

Председатель. — Что же вы думаете: существование Азефа, в качестве агента департамента полиции, есть соблюдение или нарушение этого условия?

Трусевич. — Безусловно соблюдение. Потому что ни один чин департамента полиции не имел никаких сношений с Азефом.

Председатель. — За исключением, может быть, Герасимова?

Трусевич. — Он не чин департамента полиции. Охранное отделение это есть местное учреждение.

Председатель. — Так что вы оберегали чистоту учреждения на Фонтанке, и вас не касалось то, что делалось на Мойке?

Трусевич. — Несомненно. Я стоял на точке зрения, вытекающей из общего положения. Если мы возьмем, например, окружный суд и министерство… Точно так же я смотрю на департамент полиции, как на орган министерства.

Председатель. — Значит, Азеф с Герасимовым мог устроить террористическое покушение, а к вам это не имело отношения?

Трусевич. — Если бы Герасимов прямо сказал мне об этом, я бы знал, а если бы он с Азефом устроил что-нибудь тайное, я бы не знал.

Председатель. — Вы изволили точно указать на то, как вы понимаете участие сотрудников в разных сообществах, и говорите, что их преступность находится в прямой зависимости от цели. Если они преследуют цели осведомительные, то что бы они ни совершали — это безразлично. А если они участвуют в боевых организациях?

Трусевич. — Вопрос в том, предпринимает что-либо он или нет. Если он не участвует в создании террористических актов…