Падение царского режима. Том 4

Щеголев Павел Елисеевич

Когда приехала великая княгиня, то кн. Ширинский-Шихматов, действительно, передал мне ее приглашение приехать вечером. Я в этот день должен был видеть А. А. Вырубову, не помню — по какому делу и, при свидании с ней, сказал ей, что от нее поеду к великой княгине и рассказал ей историю настоящего дела. А. А. Вырубова этим очень заинтересовалась и просила держать ее в курсе прохождения дела, а также передать ей и мой разговор с великой княгиней, причем на мой вопрос о том, не говорила ли по этому поводу великая княгиня императрице, так как я знал, со слов кн. Ширинского-Шихматова, что великая княгиня прямо проследовала в Царское Село и там имела пробыть довольно значительное время, А. А. Вырубова мне сообщила, что она видела после того императрицу, и государыня ей об этом деле ничего не передавала. Тогда я сказал А. А. Вырубовой, что меня просила великая княгиня через Зурова держать в секрете это дело; это еще больше заинтересовало А. А. Вырубову, причем она вполне одобрила проявленную в этом деле мною осторожность. Когда, переодевшись на вокзале в особом помещении в форму, я приехал на Невский во дворец, то был введен в кабинет, и ее высочество, поблагодарив меня за исполнение ее просьбы, тем не менее, выразила свое неудовольствие на кн. Ширинского-Шихматова, который проявил с первого раза подозрительность к арестанту и в этом направлении все время вел опрос его, тогда как до того опрашивавшие арестанта лица и даже приехавшая с нею в Курск игуменья казанского монастыря сохранили веру в правдивость показания арестанта, данного им под присягой священнику, знавшему его по Сибири. Хотя я, имея при себе протокол последнего опроса, и указывал великой княгине на несоответствие

последнего показания арестанта с первоначальным его показанием, тем не менее, великая княгиня просила меня успокоить ее совесть и довести дело до конца, чтобы у нее не осталось в душе сомнения в том, что, быть может, арестант и прав. Поэтому она выразила надежду, что я, держа это дело в секрете, устрою так, чтобы арестант был привезен на то место, которое он укажет, и просила, если я не могу кем-либо другим заменить кн. Ширинского-Шихматова, то дать ему указания, чтобы он был более объективен. Доложив великой княгине весь ход моих предыдущих розысков иконы и указав ей на упомянутое мною выше резюме председателя суда, я добавил, что исполню все ее повеления, и сам первый буду рад, если святая икона будет найдена, но боюсь, что Чайкин в своем показании был правдив, так как из доклада подполк. Прогнаевского, мне сделанного в этот приезд, выяснилось, что все последующие показания, которые давала после кражи иконы воспитанница Чайкина, оказались ложными, в чем она была уличена и созналась подполк. Прогнаевскому, что его розыски иконы среди старообрядцев были бесплодны, почему он, с согласия местного прокурорского надзора, должен их прекратить. Откланявшись великой княгине и заверив ее еще раз в том, что ее желание будет исполнено, я снова пригласил к себе кн. Ширинского-Шихматова и подполк. Прогнаевского, который сделал подробный в моем присутствии доклад князю о ходе всех его расследований и имеющихся у него данных по этому делу.

Опросив еще раз кн. Ширинского-Шихматова подробно о том, что им было предпринято в Курске, и не передавая, конечно, изложенного выше впечатления об его розыскных действиях, вынесенного великой княгиней, а указав на сердечные мотивы, ее высочеством высказанные, я просил их обоих довести до конца это дело и, сохраняя полную объективность, быть осторожными в отношении лиц, окружавших великую княгиню и следивших за каждым розыскным действием. Пред этим же я попросил князя отправиться в Шлиссельбург и лично опросить Чайкина и по поводу его показания, данного на суде, и о своем, вынесенном от этого свидания, впечатлении мне доложить.

Кн. Ширинский-Шихматов был в Шлиссельбурге, видел Чайкина, из молодого, общительного и жизнерадостного человека обратившегося в старика, находящегося в периоде религиозных сомнений, совершенно не интересующегося вопросами жизни. Чайкин подтвердил князю мотивы, заставившие его сжечь, предварительно разрубив на щепки икону и рассказал даже, что части иконы долго не разгорались под влиянием отверделости красок письма. Затем Чайкин показал князю, что упомянутого выше арестанта он знает и указал даже, в какой каторжной тюрьме он с ним познакомился, но добавил, что тот с ним, Чайкиным, в этом деле не работал; это отвечало и данным, имевшимся у князя и Прогнаевского. После этого у меня явилась полная уверенность в том, что этот арестант или желает в пути совершить побег, или преследует какие-либо гнусные цели, требующие немедленного их разоблачения. Поэтому было решено, что кн. Ширинский-Шихматов, не жалея денег, приложит, вместе с Прогнаевским, все усилия, чтобы арестант не мог убежать, и примет все меры, если потребуется, вплоть до устройства отдельного помещения для арестанта на месте прибытия его в указанный им район, с целью преградить ему возможность каких бы то ни было и с кем бы то ни было сношений со стороны. Все это было исполнено в точности, и, по привозе арестанта в назначенное место, он был в тюрьме совершенно изолирован. Но и здесь арестант не давал никаких определенных указаний о месте нахождения иконы, а начал затягивать дело розысков требованием свидания с знакомыми ему товарищами, разыскивать которых в Москве взялся, при помощи градоначальника Климовича, упомянутый мною выше священник, устроенный у великой княгини на службе в Москве.

Дело затянулось, и великая княгиня через того же Зурова, считая кн. Ширинского-Шихматова виновным в излишних стеснениях арестанта, затягивающим дело розыска иконы, просила меня отозвать кн. Ширинского-Шихматова и передать это дело ген. Климовичу, к которому она относится с полным доверием. В период этих переговоров кн. Ширинский-Шихматов не ослаблял своего надзора за арестантом, подвергая его частым обыскам, не дававшим, однако, никаких результатов, и вынес свое глубокое убеждение в полной его неискренности. В один из последних дней своего за ним наблюдения кн. Ширинский-Шихматов приказал тюремному начальнику произвести обыск в его присутствии и раздеть догола арестанта, и тогда при очень внимательном осмотре арестанта, у него между ягодицами обнаружили свернутый на вощеной бумаге абрис переданного ему ранее очертания похищенной иконы с оттиском примет подлинника. Получив от арестанта после этого чистосердечное раскаяние и составив как протокол осмотра, так и протокол опроса, кн. Ширинский-Шихматов, отдав арестанта, для отправки в первоначальную тюрьму, в руки тюремной администрации, которая его сейчас же перевела на общий каторжный режим, представил все эти акты, с вещественным доказательством, великой княгине, которая просила его передать мне особую благодарность за охрану ее интересов в данном деле. Затем, прибыв в Петроград, кн. Ширинский-Шихматов обо всем подробно доложил как министру, так и мне.

За этот период А. А. Вырубова интересовалась ходом дела, и когда я рассказал ей о результатах розыска иконы, то она, как я мог заметить, осталась довольна неудачей великой княгини и записала некоторые подробности для доклада императрице. Распутин же впоследствии говорил, что великая княгиня «хотела обмануть бога», хотя в данном деле, насколько я мог понять и из слов ее высочества и докладов кн. Ширинского-Шихматова, великая княгиня, зная религиозную сторону характера государя и то сильное впечатление, какое на него в свое время произвела кража этой святыни, сопровождавшей русских царей в их походах, предполагала доставить государю и всей верующей России молитвенную радость и утешение во время переживаемой тяжелой войны.

9.

[Распутин и принц Ал. Петр. Ольденбургский. Государственная Дума, государь и государыня. Политика А. Н. Хвостова. Награждение Родзянко. Интриги Распутина против Думы. Доклад А. Н. Хвостова и речь Горемыкина об отсрочке Государственной Думы.]

Что касается других особ императорской фамилии, то ни за кем из них в эту пору нам не поручалось наблюдать. Лично же Распутина привлекла деятельность принца Александра Петровича Ольденбургского. Распутин с удовольствием отмечал его энергию и подвижность и даже передал через секретаря принца Ю. П. Сюзора, в квартире А. А. Кона, в моем присутствии, письмо, насколько помню, с выражением своего восхищения деятельностью его высочества и добавлением, что он говорил об этом государю; причем Распутин выразил удовольствие, когда А. А. Кон высказал Сюзору предположение о желательности устроить свидание принца с Распутиным. Но Сюзор, обещая поговорить с принцем по этому поводу, все-таки добавил, что принц страшно занят, часто выезжает в служебные отъезды, и надо найти в будущем удобный для этого момент. Свидание это, как я потом узнал, не состоялось, так как принц, хотя и обнаруживал интерес к личности Распутина, часто о нем без озлобления, по словам Сюзора, расспрашивал и письмо Распутина к нему прочел и даже у себя оставил, но от свидания с Распутиным отказался.

Особенно ясно отмеченная выше черта отношений высоких сфер проявилась в вопросе о Государственной Думе. Я не буду касаться известной всем истории возникновения этого учреждения, вызванного к жизни напором общественного настроения того времени; не буду говорить о роли, которую сыграли влиятельные правые кружки, лица и действующие, в силу данных партийных лозунгов, монархические организации в стране, на удаление гр. Витте от должности премьера и дальнейшее до смерти его отношение к нему государя, несмотря на то, что гр. Витте имел в то время сильную поддержку в лице императрицы, стоявшей даже вначале на точке зрения необходимости дарования народу полной конституции, и знал и умел пользоваться всеми пружинами

влияний в преследовании своей цели обратного возвращения к власти; не буду подробно останавливаться на вопросе о последовавшем изменении отношения государя, в силу тех же условий, к покойному дворцовому коменданту Трепову, и начавшемся, правда, незаметном, охлаждении государя к вел. кн. Николаю Николаевичу за его участие в поддержании гр. Витте в его начинаниях в деле обновления порядка в стране. Отмечу только что первые две Государственные Думы своими выступлениями по волновавшим их вопросам давали сильное оружие в руки своих политических противников, сумевших внушить государю чувство подозрительности к этому учреждению. П. А. Столыпину пришлось выдержать большую борьбу с влиятельными правыми течениями и итти по пути некоторых уступок, чтобы доказать необходимость этого государственного института в интересах успокоения страны. В предпринятых Столыпиным начинаниях налаживания отношений правительства с Государственной Думой кроется весь секрет сознанной необходимости пребывания его на посту председателя совета министров и министра внутренних дел и успех его борьбы с покойным П. Н. Дурново, окончившийся выездом последнего заграницу незадолго до смерти Столыпина. Той же политики примирения с Государственной Думой держался и В. Н. Коковцов. С Государственной Думой начали считаться только как с учреждением законосовещательным, вошедшим так или иначе в обиход государственной жизни страны, чутко прислушивались ко всем выступлениям Государственной Думы и министров, в особенности во время бюджетных прений и по вопросам, затрагивающим сферу порядка управления, и, под влиянием тех же доминирующих правых течений, в привлечении на сторону правительства умеренных и правых групп и в усилении правого крыла государственного совета видели сдерживающее Государственную Думу начало в ее стремлении провести, путем соответствующих поправок правительственных законопроектов, исходящих от Думы, по ее личной инициативе, те или другие политические лозунги, закрепляющие конституционные гарантии.

Если государь и после речи А. И. Гучкова в 3-й Государственной Думе о влиянии Распутина, о чем я уже говорил выше, тем не менее считаясь с государственными соображениями, заглушая в себе личное чувство обиды, не пошел навстречу сильному напору на него разных влияний, желавших этот момент личных чувств государя использовать в своих домогательствах об упразднении этого государственного института, то государыня императрица с этого момента резко изменила свое отношение к Государственной Думе, всецело перешла в этом вопросе на точку зрения правых групп, прислушивалась к их голосу, в особенности идущему из провинции, зачастую отвечавшему правительственным директивам, стараясь приблизить к государю тех влиятельных сановников, которые могли бы содействовать, благодаря личному отношению к ним государя, изменению его взгляда на Государственную Думу, нервно относилась к всеподданнейшим личным докладам председателя Государственной Думы, в особенности если темою доклада служили вопросы, которым ее величество придавала личное значение, и к той форме передачи председателем Думы совету старейшин Государственной Думы обмена мнений при докладах, в какую он облекал свой разговор с государем, и следила за выступлениями Государственной Думы, главным образом, в сфере вышеупомянутых вопросов. Война, патриотические переживания Государственной Думы, ее работы в этот период совместно с правительством, ее горячий отклик на все нужды армии и средостение [*] на этой почве с высшим командным составом на войне заставили придать серьезное значение этому учреждению, в особенности в минуту тяжелых испытаний переменного военного счастья, когда патриотический призыв Государственной Думы поддерживал бодрящий дух армии и настроение масс, как в эти моменты, так и во время частых наборов и при прохождении наших внутренних и внешних займов.

Стран. 275, св. 12 стр.

«средостение», надо: «солидарность». [В оригинале это примечание расположено в 7 томе. — В.М.]

Затем между Государственной Думой и правительством начался ряд осложнений на почве обвинений правительства не только в неподготовленности к войне и в представлении сведений о боевой приспособленности армии, не отвечавших, как оказалось впоследствии, действительному положению, но и в нежелании итти навстречу пожеланиям Государственной Думы в области мероприятий по обороне. Осложнения эти заставили Государственную Думу прибегать к поддержке своих начинаний в верховной ставке, ставшей в интересах армии на сторону Государственной Думы, и тем значительно выдвинули роль вел. кн. Николая Николаевича в делах государственного управления, заставляя министров не только считаться с его взглядами, но ставя их в положение исполнительных органов его повелений. Это повлекло за собой обращение некоторых министров к государю в отстаивании своих мероприятий в упомянутой области, в соответствующем освещении, как стремлений Государственной Думы, так и оказываемой великим князем поддержки Государственной Думы. Отношение правых влиятельных групп к этой позиции великого князя, к его начинаниям в сфере государственного управления страною и в завоеванных областях и к нему лично, в особенности после последовавшего частичного обновления кабинета, изменилось. Все это повлекло за собой, в связи с отмеченным мною ранее отношением Распутина к великому князю и умело внушенным им в это время подозрением о посягательстве великого князя, при поддержке Государственной Думы и армии, на корону, уход великого князя на Кавказ после галицийского отступления, приписанного всецело правыми группами отвлечению великого князя делами управления в ущерб высшему командованию армией и перемену отношений к Государственной Думе и тем министрам, которые оказывали поддержку Государственной Думе в ее настойчивых домогательствах конституционных гарантий.

Этот период времени совпал с вступлением А. Н. Хвостова в управление министерством внутренних дел. Когда до назначения, я и он подробно обсуждали план наших действий, то мы ясно отдавали себе отчет в обстановке событий того времени и считались со всеми приведенными мною выше отношениями к Государственной Думе, как со стороны высоких сфер и правых групп, так и с настроением самой Государственной Думы, и со взглядами на роль Государственной Думы того периода армии и страны. Те отражения общественных настроений, которые я воспринял от своего годового объезда многих губерний внутреннего района в качестве главноуполномоченного комитета великой княгини Марии Павловны, и сведения о настроении Государственной Думы, полученные мною от некоторых знакомых членов Государственной Думы, в особенности от близко стоявшего к М. В. Родзянко А. Д. Протопопова, Алексей Николаевич Хвостов дополнил своими непосредственными впечатлениями из Государственной Думы. Все, в совокупности взятое, повелительно нам диктовало всячески ослабить остроту переживаемого момента и, насколько возможно, войдя в контакт с правым крылом Государственной Думы и государственного совета и монархическими организациями, приостановить, хотя бы временно, их выступления перед государем против Государственной Думы, парализовать в этом вопросе влияние Горемыкина, взгляд которого на Государственную Думу мне был известен из частных бесед с ним на эту тему до назначения на должность, примирить государыню с мыслью о необходимости, в виду государственной важности переживаемого тогда времени, как для армии, так и страны, прохождения бюджета в предстоящей сессии Государственной Думы, о продлении времени созыва которой циркулировали уже слухи в придворной среде и среди влиятельных членов государственного совета, предварительно приняв все возможные меры к сближению с председателем Государственной Думы и влиятельными членами Государственной Думы, и к налаживанию, по возможности, примирительного отношения ее к правительству, сознавая всю трудность последнего, и затем уже, переговорив с ген. Алексеевым и убедив Воейкова, осветить этот вопрос при личном докладе государю. По вступлении в должность, с первых же дней и до моего ухода, мы приложили все свои старания к осуществлению этого плана, где центральную роль влияний на Государственную Думу, переговоры с правыми организациями и влиятельными лицами правого крыла государственного совета с ген. Алексеевым и Воейковым и соответствующие доклады высочайшим особам, взял на себя Хвостов, а я, подготовляя ему в некоторых случаях обстановку, должен был влиять на Вырубову и Распутина, помогая ему в этом, и посвящать его в курс всех относящихся к Государственной Думе сведений, поступавших ко мне из разных источников.