Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.

Симашко Морис Давидович

Нет, не «господа ташкентцы» могут вписать себе заслугой, что полвека оставался Ташкент городом хлебным и даже достигнул процветания. А причиной тому — здравомысленная политика, исполненная для данных исторических условий определенной политической нравственности. И опять-таки, не царствующие Романовы — так сказать, генеральные «господа ташкентцы» — ее авторы. Речь идет… о русской интеллигенции, к которой с таким пренебрежением относилась наша классово нацеленная наука, что и место ей нашла вроде ветошной прокладки среди основополагающих механизмов истории. В силу тех же исторических условий так случилось, что во второй половине Девятнадцатого века именно интеллигенция номинально встала у руля восточной политики России в лице Русского географического общества и российского востоковедения. И со всей допустимой возможностью смягчала и цивилизовала традиционный кулачный размах. Как-никак члены Географического общества носили генеральские эполеты, и это вызывало недоумение у ординарных «ташкентцев».

А недоумевающий «ташкентец» уже не опасен. Этой неумирающей породы люди сильны именно своей младенческой безоглядностью.

Разумеется, понятие «интеллигенция» не употребляется здесь в том узкополитическом смысле, какой придается ему в философских и прочих словарях. Рожденное в России, оно впитало в себя и часть национального характера с его аввакумовской непримиримостью ко всякой лжи и подлости, в том числе и к варварски-убогому, холуйскому высокомерию по отношению к прочим народам, которое именуют шовинизмом. Здесь также и постоянная высокая революционность — вопреки душевной и нравственной нищете, которую несут в себе и активно культивируют «господа ташкентцы». Сегодня это делается все яснее…

Неоднозначную политическую роль великого русского востоковедения, давшего плеяду блестящих научных имен, предстоит еще изучить энтузиастам отечественной истории. Эта роль просматривается с самого начала процесса завоевания и освоения Средней Азии. А принципом при этом было обоюдно обеспеченное экономическими и, постепенно, многими прочими интересами сосуществование.

Когда русский батальон высаживался на косе Кизыл-Су у будущего городка Красноводска, то командир батальона точно знал, с каким прибрежным иомудским родом вести ему переговоры о проводнике через пески, сколько в роду кибиток, каковы пристрастия и привычки того или иного сердара и аксакала этого рода, как другие иомудские, чоудурские или текинские роды будут в этом случае относиться к нему — очевидному союзнику этого рода, сколько ведер воды в сутки и какого качества можно взять в том или ином колодце на всех вариантных путях через пустыню, и многое другое. Не говоря уж о том, что при батальоне были квалифицированные толмачи и сам командир досконально знал местные обычаи, мог объясняться по-туркменски, по-персидски и даже по-английски в случае незапланированной встречи на неисповедимых путях колониальной войны.

Об этой войне, следует сказать, у поколений советских людей весьма смутное и как бы сказочное впечатление. Если русская пресса прошлого да и начала нынешнего века, как правительственная так и демократическая, с русской прямотой писала именно о колониальном захвате, то наши хитроумные учебники истории повествуют что-то прямо противоположное, исторически несусветное. Но это уже впрямую относится к всеобщему ханабадству, так что оставим развитие этой темы для следующих глав.

Само же завоевание происходило без каких-либо крупных сражений, малыми силами и с повсеместным успехом именно благодаря высокому уровню русского востоковедения в самом широком смысле этого слова. (Не дай бог, тогдашние деятели этого процесса учились бы по нашим учебникам!) С первого же дня практика русского прихода в Среднюю Азию дала ясно понять всем ее народам и социальным группам, что Россия не будет без ума вмешиваться в их внутреннюю жизнь, верования, исторически сложившиеся обычаи, а в политическом смысле станет гарантом мира и стабильности. Это очень важно было здесь, где межфеодальные, межродовые, межклассовые, аламанские войны насчитывали до двухсот и более в году И было это всегда, от сотворения мира. В прекращении перманентного насилия и заключалась революция, которой должно было здесь хватить на все исторически обозримое будущее. Для эволюции осталось работы на целую эпоху. Это понимал Ленин, говоря об особой восточной политике в период строительства социализма.

Собственно, лишь в отдельных пунктах русские военные экспедиции встречали вооруженное противодействие. Так, в крепости Геок-тепе, оснащенной пушками и имеющей значительный гарнизон с иностранными советниками, русским было дано сражение. После быстрого поражения сражавшиеся ушли в ближайшие горы и в пустыню. Однако через три дня они вернулись и вместе с военачальниками-сердарами вступили в русскую службу. Хивинский хан, эмир Бухары и более мелкие владетели, со вниманием присмотревшись, посчитали удобным для своих государственных образований, родов и племен такой обоюдовыгодный союз с российским государством. На тысячелетних торговых путях, рядом со старыми и не мешая им, стали быстро расти новые города, строиться железные дороги, речные и морские порты. Все те продукты, что дехканину приходилось втридешева сбывать старозаветным купцам, теперь скупались по более достойным ценам. На древних базарах появились в избытке дешевые ситцы, самовары и глубокие «азиатские» галоши.

Все это делалось не само собой. Два батальона русских солдат за небольшое количество лет без шума и вдохновляющих лозунгов построили трансазиатскую железнодорожную магистраль через две мировых пустыни с сыпучими песками, меняющими русла реками, зонами катастрофических землетрясений. И еще отводы от этой главной магистрали в глубину гор, к самому порогу Индии. Мосты ее стоят на месте и ни один кирпич не выпал

из акведуков. А генералы из русской администрации, под воздействием той же интеллигенции, ведущей прямое духовное родство от декабристов и разночинцев, от целого великого периода русской культуры, где имена Льва Толстого и мучеников «Народной воли» — лишь вершина огромной, уходящей в глубину русского характера пирамиды, сами будучи с ней кровно и нравственно связаны, первым и непреложным законом для колониальных чиновников ввели обязательное знание местного языка. За это прибавляли жалованье. Неприменение любых форм насилия по отношению к сложившимся здесь постулатам нравственности стало законом. Пресловутой российской административной отваге, которую слабые умы принимают за революционность, был поставлен серьезный заслон. Нетерпение — главный враг всякого подлинного прогресса…

Не следует думать, что господа ташкентцы так уж были стеснены в своих действиях. Если единомысленная родня присутствует на самом верху государства, то внизу все тысячекратно повторяется. Тотальный государственный организм в таком случае представляет некое членистоногое и размножается простым делением. Здесь, как и во всей России, исправники ретиво брали взятки, офицеры пьянствовали и били солдат по зубам, казачьи урядники за бочонок водки пропускали через кордоны караваны с рабами, хоть рабство — тысячелетний бич Средней Азии — было решительно запрещено русским законодательством

Колониальная жизнь текла своим чередом. Некоторым образом о смысле и духе ее рассказывают тронутые желтизной плотные листы документов. Вот один из них, заверенный собственноручной подписью начальника Закаспийской области генерала Куропаткина и членами особой военной комиссии при наместнике Туркестана… Граф Чернышев, разжалованный за провинности из гвардейской артиллерии в простые поручики и отправленный командовать батареей в крепость Кушку (Это оттуда: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют!»), продолжал там свои буйства и кутежи. В результате произошло еле дующее. В Кушку с гастролями из Ташкента для увеселения г. г. офицеров провинциальных гарнизонов прибыл дамский оркестр мадам Скрежевской. Поручик граф Чернышев, войдя в интимную связь с одной из скрипачек из этого оркестра девицей Н., на четвертый день поутру обнаружил у себя очевидные признаки известной болезни. Придя от того в крайнее возбуждение, граф и поручик развернул свою батарею и прямой наводкой расстрелял дом, где обитали участницы оркестра. К счастью, дамы успели разбежаться из этого дома. Дело, в ряду других, передавалось на прямое рассмотрение наместника…

А наряду с этим совершалась подлинная история. В древнем Мерве, легендарной Александрии — Антиохии, где среди холмов из человеческих черепов прошел плугом Чингисхан, чтобы никогда больше здесь ничего не росло и не строилось, с помощью европейских фирм было сооружено образцовое водополивное хозяйство с современной плотиной и первой в Азии гидроэлектростанцией. Она до сих пор дает ток не в пример «Колхозбенту», где который десяток лет все что-то достраивается. Хозяйство, основанное для передачи многообразного агротехнического опыта местному земледельческому населению, было в честь императора названо Александровским. Но то была инициатива, упорный и благородный труд именно той нравственной элиты русского общества, для которой не нашлось полноправной графы в последующей революционно-административной табели о рангах. Элита — это вовсе не ругательство, и тонкий слой ее, как и чернозем создается веками и тысячелетиями. А составляли эту элиту разные люди, от великого князя-наместника до земского врача родом из крепостных крестьян. Здесь не следует путать понятия: ведь и «господа ташкентцы» почитали себя интеллигенцией — оттого только, что ели с вилки ту же баранину.

Так или иначе, а не одно хозяйственно-культурное строительство и связанное с ним практическое просвещение неминуемо содействовали общероссийскому сближению «народов и языцей». Здесь можно было бы много сказать об опытных станциях в тех же Каракумских песках, Фергане, на отрогах Памира, в Голодной степи, о библиотеках и Среднеазиатском университете. Это делалось искренне и с той природной русской щедростью души, которую до сих пор не могут понять некоторые исследователи, скажем, в том же порыве декабристов. Как только не называют это качество: «загадкой русской души», «русским идеализмом» и прочими лишь затуманивающими суть определениями. Вовсе не одно только русское это качество, ибо в разных формах и выражениях присутствует во всех народах. И поэтому навстречу ему так естественно раскрылась придавленная тяжкой плитой тысячелетий нравственная элита древних и великих этносов Востока. Я знал прямых потомков воинственных ханов Текинских и Иомудских. И не о генералах и офицерах я говорю, что учились в пажеских корпусах рядом с царями, а о крупных и светлых талантом инженерах, о художнике-передвижнике, который пренебрег своим «классом» и умер, подобно многим российским талантам, в бедности от чахотки. Такие примеры имеются здесь в каждом народе, и есть нечто выше канцелярского «революционного» деления людей по упомянутой выше «табели о классах». Впрочем, речь, конечно, не об одних только ханах и сердарах, как и не об одних дехканах, ибо знак подлинной интеллигенции, несмотря на все достижения науки, ставится не по эвклидовым правилам.