Падение с яблони. Том 2

Алексеев Александр

Тут появился и Харьковский, широко скаля зубы. Никому ничего не сказав, он подсел ко мне и выложил:

– Ой, Крысятина!.. Ты знаешь, шо она мне предлагала? Говорит, давай завтра поедем куда-нибудь втроем…

– Зачем втроем? Вы можете вдвоем.

– Не-е, ты слушай сюда! Говорит: «Я получила деньги, возьмем палатку, водки, отдохнем, позанимаемся сексом. Я, – говорит, – люблю вас обоих и отдамся вам обоим». Говорит, падла, а сама прижимается до меня и гладит меня за живот… Говорит: «Какой ты хорошенький, Харьковский, нежненький. Ты кого-нибудь целовал?» – спрашивает. «Тю, – говорю, – вы шо, Лариса Васильевна, конечно!..» А она, Кошелка, целует меня в ухо и говорит: «Вот

попробуй, как у меня бьется сердце…» Я только – раз! – ее за сиську. Помацал, помацал, а она балдеет, сучка!.. Говорит: «А губы ты когда-нибудь целовал?» Я: «Конечно!» А она: «Да не эти губы, глупенький, другие!..» Я говорю: «Еще чего не хватало!..» Она скорчила рожу: «Ничего ты не понимаешь, мальчишка! Вас с Соболевским еще учить и учить!..» Тогда я не выдержал и говорю: «А вы целовали этого самого?» Она: «Конечно! Это, – говорит, – высшее ощущение!..» Не, ну ты понял?.. Хотел ей сказать: «На тогда, пососи!..» Не, ну какая кошелка!.. Ты знаешь, я прямо озверел!.. Ну так шо, едем завтра в Залевскую балку? Протянем ее вдвох?

– Поехали!

Я даже не заметил, как согласился. Харьковский меня взбудоражил.

Англичанка тем временем поглядывала на нас и кокетливо улыбалась. Она знала, о чем у нас речь. Мы тут же прикинули планы насчет Залевской балки.

После занятий Харьковский куда-то исчез. Потом сам нашел меня в раздевалке и выложил еще одну новость:

– Леха, хочешь посмотреть на торчка, который ждет Крысятину?

Мне стало интересно.

Мы вышли на улицу. И я увидел невысокого паренька из двадцатой группы. С большим портфелем, в новом пальто, он стоял у ствола акации, как теленок на привязи, и смиренно дожидался владычицу сердца. Она не спешила.

В общем-то, это был симпатичный парнишка с мечтательными глазами. Но совсем еще мальчик. На два года моложе меня. И мне почему-то стало жалко его. Захотелось подойти к нему, дружески хлопнуть по плечу и сказать: «Ну что, дружище, влип?»

Харьковский осмеял его совершенно незаслуженно.

– Не, ну ты понял, какой торчок! Посмотри, посмотри, у него ж вон губы белые, еще в молоке! И туда же, сучок!.. Глянь, какой у него портфель! А в портфеле книжки и тетрадки, а в тетрадках все в порядке… Неужели у него и писюн подымается?.. Во молодежь пошла! Может, ему по башке дать?

– Ни в коем случае.

– Шо, понравилась смена?

– Да. Это хорошо, когда у тебя есть смена. Человек – заменяемая вещь. Незаменимые быстро изнашиваются…

Я чувствовал себя стариком, во мне заговорил Старик.

В конце концов мы оставили сопляка творить свои сопливые глупости. Сами вошли в бурсу, чтобы одеться. И увидели англичанку. Она, уже одетая, преспокойно стояла у окна с математичкой и чесала свой язык.

Я сказал ей:

– Лариса Васильевна, нехорошо задерживаться, когда вас ждут.

Она сверкнула глазами, не имея никакой возможности ответить мне. Но тут же простилась с подружкой и вышла на улицу.

А мы оделись и отправились к Харьковскому домой.

* * *

Потом сходили в автошколу. А оттуда прямиком на 27-й переулок.

Люба сообщила Харьковскому, что Марина уехала домой. Харьковский не огорчился и пошел спать. Я предложил Любе прогуляться. Она потупилась, озадачилась. Тогда я пожелал ей спокойной ночи, и она вмиг согласилась.

Прогулка получилась скучной. Разговор не клеился. Я вдруг обнаружил, что мы с ней совсем чужие. Будто нас только познакомили. К тому же стал пробирать холод.

Очень скоро как-то сами по себе мы очутились у ее дома. Тут я попытался совершить поцелуй. Но это вышло неуклюже, и она отстранилась. Я понял, что сейчас

лучший момент, чтобы проститься с ней. Однако баиньки ей явно не хотелось. Она жалась ко мне, как бессловесная овечка.

Я чмокнул ее в губы. И мы разошлись.

* * *

Сегодня на первом рейсе прибыл в Дарагановку. Сейчас девять. Через двадцать минут придет автобус, в котором будут Харьковский и англичанка. Я должен сесть в него на своей остановке. Мы вместе катим в Залевскую балку.

* * *

Двенадцатый час.

Я вовремя встретил автобус. Но из него вышел один Харьковский.

– В чем дело, где Кошелка?

– Приедет на следующем рейсе.

– А шо ж такое?

– Эта Крысятина – ты представляешь? – пришла не из дому, не переодетая!..

– Как это?

– А вот так! Дома не ночевала! Всю ночь где-то поролась. Пришла на автостанцию в шесть утра и до девяти околачивалась. Я прихожу ж в девять, как договорились, а она уже ждет! Говорит: «Надо ехать домой переодеваться и подмываться». «А шо ж, – говорю, – с шести не было времени?..» Не, ну ты ж ее знаешь! С нее разве шо добьешься! Говорит: «А если я вам не смогу отдаться? Я целую ночь провела с мужчиной…» Я говорю: «Это с тем торчком? Это он мужчина?..» «Во-первых, – говорит, – он не торчок, а во-вторых, я с такими мальчиками не сплю!..» Ну, короче, эта Крысятина шо-то гонит, а шо, и сама не знает. Ее, наверно, целая бригада порола… Я вот думаю, а шо если у нас и в самом деле ничего не выйдет? А?

– Не говори глупостей. Зачем тогда ей сюда переться? В любом случае хуже, чем при своих интересах, мы не останемся. А что может быть лучше своих интересов? А?

– Шо-то она мне сегодня не нравится. На нее как найдет, ты же знаешь.

– Все это чепуха, Славик. Главное, чтобы погода не испортилась.

Небо хмурилось. В общем-то, было довольно тепло и сухо. На лужайках уже зеленела травка, пахло настоящей весной. Но сегодня, как назло, налетели тучи.

Харьковский на этом же автобусе вернулся в город, чтобы там встретить ее. Скоро уже они будут здесь. Он-то уж точно.

Проглянуло солнышко. Теплый ветерок наводит на небе порядок. Кто-то нас благословляет на это грязное дело.

115. Нагие души…

5 марта. Понедельник.

До последней минуты я сомневался, что англичанка приедет. Все еще надеялся, что она просто шутит. Но вот захожу в автобус и вижу их вдвоем.

Ни радости, ни вдохновения сей факт не возбудил. Скорее, наоборот, черная тень легла на мое настроение. Тот свинячий азарт, в котором мы находились последние сутки, вдруг покинул меня. Куда-то исчез. И теперь я был вынужден смотреть на происходящее трезвыми глазами.

Харьковский сидел унылый. Англичанка тоже хмурилась. Выглядела строгой и деловой. Было впечатление, что они не знакомы.

Я поздоровался и сел рядом. Никто не улыбнулся. Говорить было не о чем. И мы молчали.

Наконец доехали до своей остановки. Вышли, не подав англичанке руки. И она разразилась по этому поводу бранью. На брань мы ответили бранью. И, бранясь, направились гуськом прямехонько в балку. Чем вызвали неимоверное любопытство у оставшихся в автобусе пассажиров.

Дорога всем была знакома, мы двигались уверенно. Но ничто не напомнило нам о прошлогодней вылазке. И никто из нас о ней не обмолвился. В этот раз мы свернули налево, чтобы выбрать место поглуше. Ни водоемы, ни пейзажи нас уже не занимали. Забрались в самый конец балки, в посадку, за которой уже начинаются зеленые поля.