Падение Софии (русский роман)
Шрифт:
— Значит, правда, — сказал Потифаров. — А какой он из себя? Княжна долгие годы не желала видеть нашего брата. На приемах у других иногда снисходила, например, во время игры в карты, но у себя в доме не терпела вовсе. И вдруг нарушила это правило.
— Хотите знать, ради кого? — прищурилась Соня.
— Ну… да, — сказал Потифаров прямо.
— Чтобы блеснуть перед Тамарой Вязигиной и заинтересовать ее?
— Соня, рыкающая львица пустыни! — сказал Потифаров. — Сехмет души моей, сестра
— Его зовут Харитин, он грек, — проговорила Соня, мысленно воскрешая перед собой ползущего по темному лазу подростка с тонкими, хватающимися за камни руками. — Поэт.
— Красивый? — жадно спросил Потифаров.
— По меркам княжны — да.
— А вообще?
— Вообще он менее всего похож на гусара Вельяминова, — сказала Соня. — У каждой вещи на свете есть свой антипод. И для гусара антипод — не пехотинец вовсе, а поэт, такой, как Харитин. А если выражаться еще точнее, то Харитин — антипод вообще всему, что вы когда-либо видели и понимали.
Потифаров ничего не понял, кроме того, что Соня поговорит с княжной насчет задуманного им сватовства к Тамаре Вязигиной.
Свадьба Потифарова и Тамары была первым торжеством, на котором Харитин был представлен обществу. Жених был бледен от навалившегося на него счастья, отец невесты имел вид смущенный и немного растерянный — он как будто сомневался в правильности принятого решения; Тамара была красива и холодна. Казалось, мысленно она составляет бесконечное письмо к гусару Вельяминову и подбирает для этого послания то нежные, то горькие, то гордые выражения.
Княжна, ведомая под руки Харитином, держалась величаво и просто. Ее появление вызвало некоторое брожение умов. Гости скользили по Харитину коротким, недоуменным взглядом, прикладывались к ручке княжны и поскорее отходили. Княжна как будто не замечала этого и расточала благосклонные улыбки.
Соня уже не носила траура. Впрочем, она не рассчитывала, что ее станут приглашать к танцам. Гусарский полк отбыл, кавалеров сильно поубавилось. Тем больше была удивлена Соня Думенская, когда к ней подошел элегантный мужчина с проседью на висках и коротко поклонился.
— Мы знакомились на крестинах моей дочери, — сказал он. — Николай Григорьевич Скарятин.
— Да, я помню вас, — ответила Соня просто. — Не думала, что образ бедной сиротки запечатлеется в вашей памяти.
Скарятин выглядел немного смущенным.
— На крестинах первенца отцы часто теряют голову, — сказал он. — Бог даст, у вас будет возможность убедиться в этом на личном опыте.
— Полагаю, мне не суждено стать отцом, — возразила Соня.
Скарятин, к ее удивлению, покраснел.
— Позвольте, собственно, пригласить
Соня просто сказала:
— Да. Я танцую, и меня до сих пор еще никто не приглашал. У меня даже нет бальной книжки.
— Это напрасно… Я подарю вам, если хотите.
— А как отнесется к подобному подарку княжна?
— Вы не говорите ей — она никак и не отнесется…
Они дождались вальса, и Скарятин твердо повел Соню. Он хорошо танцевал, она это сразу поняла, как только он обхватил ее за талию.
— Расскажите о вашей дочери, — попросила Соня.
— О дочери? — Скарятин выглядел удивленным.
— Ну да. Вы ведь сами говорили, что были вне себя от счастья, когда она родилась.
— Это правда, но теперь она просто младенец. Растет, так сказать, набирается сил и умений. Жена моя не вполне сейчас здорова, поэтому пришлось нанять няню. Впрочем, это все материи, не подходящие для бальных разговоров.
— Ясно, — сказала Соня.
— Я другое хотел вас спросить, — после паузы заговорил Скарятин, — кто такой этот Харитин, с которым теперь не расстается княжна?
— И вы, Брут Григорьевич? — засмеялась Соня. — Меня уже об этом расспрашивали…
— Кто?
— Не все ли равно? Потифаров…
Скарятин чуть поморщился.
— Вы дружны с Потифаровым?
— Помилуйте, профессор Вязигин не побрезговал выдать за него дочь, а вы мне пеняете этим знакомством!
Николай Григорьевич, помолчав опять, произнес:
— Странно, Соня… Софья Дмитриевна… У меня такое чувство, будто мы с вами давние друзья.
— Что ж, сохраним это чувство, — предложила Соня спокойно, — и будем, в самом деле, беседовать дружески. Потифаров был первым в Лембасово — да и во всем мире — для кого я была не дочка пьяницы и самоубийцы Мити Думенского, а сама по себе София.
(«Не гарнизон павшей крепости, но отдельная крепость», — прибавила София много-много лет спустя.)
— Кажется, я это понимаю, — медленно вымолвил Николай Григорьевич. — Отсюда и добрые ваши отношения… Так откуда он взялся, этот Харитин? — И быстро прибавил: — Только не говорите, что из Греции, это уже всем известно.
— С Харитином я познакомилась в день гибели несчастной Полин, — ответила Соня. — Он только что приехал… С ним случилась неприятность, когда потеряли его багаж. Впрочем, он ведь создание не от мира сего, и даже не сразу обратил внимание на потерю. Гулял по лугам, любовался вечерней рекою…
— Он читал вам стихи?
— Увы, они написаны по-гречески. Но я в состоянии оценить их мелодию и скажу, что они своеобычны.
К такому заявлению у Николая Григорьевича не нашлось никаких комментариев.