Падение Святого города
Шрифт:
— И снова,— самодовольно улыбнулась она,— я тебе не верю... Ты наследник своего отца, а не его убийца.
Воздух смердел колдовством.
Ее руки прикоснулись к нему, начали ласкать... Келлхус остановился в замешательстве. Он хотел схватить ее, войти в ее горячее нутро. Он покажет ей! Покажет!
Его одежда оказалась задрана — и его же собственной рукой! Холод ладоней твари встретил его жар.
— Скажи мне-е-е,— стонала она снова и снова, а Келлхус слышал: «Возьми-и-и меня».
Он легко поднял ее, бросил на диван. Он пронзит ее насквозь! Он
«Кто твой отец?» — неслышно шептал голос.
Ее руки продолжали ласкать его. Никогда он не испытывал такого блаженства. Он схватил ее колени, развел их, обнажил ее влажную красу. Мир ревел вокруг них.
— Скажи мне...
Ловкими пальцами она ввела его в скользкое пламя.
Что случилось? Как от трения потной кожи может вспыхнуть молния? Как стоны, льющиеся из женских уст, могут быть такими прекрасными?
«Кто такой Моэнгхус? — продолжал спрашивать голос— Каковы его намерения?»
Келлхус прорывался сквозь огненный занавес, прямо в ее крик.
— Чтобы явить,— услышал он свой стон,— Тысячекратную Мысль...
На мгновение мир замер. Он увидел нечто древнее, дряхлое и гнилое, глядящее из глаз его жены. Инхорои... «Колдовство!»
Защита была простая. Ее одной из первых показал ему Ахкеймион — древняя куниюрская Дара, достаточно действенная против так называемого начального колдовства. Слова царапали сгустившийся воздух. На миг ее кожа отразила блеск его глаз.
Тьма отступила, и тень ушла с души Келлхуса. Шатаясь, он отступил на пару шагов. Его член был твердым, влажным и холодным. Тварь засмеялась, когда он прикрылся. Голос ее был гортанным и с нелюдскими интонациями.
«Отвлеки ее».
— На краю мира, в Голготтерате,— выдохнул Келлхус, затаптывая угли своей безумной похоти,— Мангаэкка Сидит вокруг твоей истинной плоти, раскачиваясь и бормоча бесконечные Напевы. Синтез — лишь узел. Ты — лишь отражение тени, отражение на воде по имени Эсменет. Да, у тебя есть проницательность, но нет глубины, чтобы противостоять мне.
Ахкеймион рассказывал об этих тварях. Их способности ограничены очарованием, влечением и одержимостью. Адепт говорил, что страшный крик, являющий их истинное обличье, на таком расстоянии превращается в шепот.
«Я должен переломить эту схватку в свою пользу!»
— Давай! — вскочила тварь и стала наступать на него, в то время как он пятился по веранде.— Убей меня! Ударь!
Маска поддельного ужаса. Снова Келлхус ослабил узы личности и раскрыл нутро души. Он опять настроился...
Прошлое имеет вес. Юношу поток событий несет по воле волн, как мусор, но старик — камень. Пословицы и притчи говорят о воздержанности и ограничениях старости, но более всего на пожилого человека действует скука. Она делает его невосприимчивым к давлению событий. Секрет твердости стариков — повторение, а не озарение. Как можно поколебать душу, видевшую все превращения мира?
— Не можешь,— хихикала тварь,— неужели? Посмотри на эту обольстительную оболочку... эти губы, эти глаза, эту промежность.
Это создание многому выучилось у скюльвенда. Нелогичные выводы. Внезапные вопросы. Тварь действовала, подчиняясь капризу, как Найюр...
Келлхус все понял.
— В конце концов,— сказала она,— какой же мужчина убьет свою жену?
Он обнажил меч Эншойю, вонзил его между белыми плитками пола.
— Дунианин,— ответил он.
Тварь остановилась прямо перед мечом. Так близко, что острие клинка оказалось между пальцев ее правой ноги. Она посмотрела на него с древней яростью.
— Я Ауранг. Тиран! Сын пустоты, которую вы зовете Небом... Я инхорои, насильник тысяч! Я тот, кто обрушит этот мир. Ну, бей, Анасуримбор!
Эта душа змеилась в веках мира, бросала одного любовника за другим, ликовала от вида вырождения, изливала семя на бес-
численных мертвецов. Нелюди Ишриола. Норсирайцы Трайсе и Сауглиша. Вечная война, отвращающая вечное проклятие...
Раса с сотнями имен, подчинявшаяся капризам своих чресл. Они отказались от любого сочувствия и жалости, чтобы сильнее насладиться неумолкавшим хором своих похотливых желаний. Вечно скитались по миру, желая сделать его своим стонущим от вожделения гаремом.
Это форма жизни столь древняя, что только он, Анасуримбор Келлхус, стал для нее неожиданностью. Дунианин был для нее в новинку.
Кто же эти люди — Анасуримборы,— насмехавшиеся даже над тенью Голготтерата? Способные видеть сквозь кожу? Имеющие силы, чтобы разрушить древнюю веру? Поработившие Священное воинство своими словами и взглядами?
Кто носит имя их древнего врага?
И Келлхус понял, что есть только один вопрос: кто такие дуниане?
«Они боятся нас, отец».
— Бей! — крикнула Эсменет, закинув руки назад и подавшись грудью вперед.
И он ударил — но ладонью. Эсменет опрокинулась, покатилась по плиткам.
— He-бог,— сказал он, наступая,— говорит со мной в моих снах.
— Я,— ответила Эсменет, выплевывая кровь и поднимаясь с пола,— не верю тебе.
Келлхус схватил ее за черные кудри и рывком поднял на ноги. Он прошипел ей на ухо:
— Он говорит, что ты подвел его на равнине Менгедда!
— Ложь! Ложь!
— Он идет, Ауранг. Он идет за этим миром... За тобой!
— Ударь меня еще,— прошептала тварь.— Пожалуйста... Он швырнул ее на пол. Она извивалась у его ног и выпячивала промежность так, словно грозила пальцем.
— Трахни меня,— шептала она.— Трахни меня!
Но обольстительное очарование исчезло, отраженное защитой. Келлхус оставался непоколебим.
— Твои тайны раскрыты,— провозгласил он.— Твои агенты рассеяны, твои замыслы опрокинуты... ты побежден, Ауранг!
Пауза. Круговерть вероятностей.
— Ты лишь помеха...— говорил Келлхус.
Эсменет сама сказала ему: они сделают все, чтобы не дать тебе Гнозис.
Ее глаза полыхнули белым, и на мгновение она показалась хитрым нильнамешским демоном. Странный неестественный смех сочился сквозь заросший сад, извивался, как змея.