Падший ангел. Явление Асмодея
Шрифт:
Он попросил Начальника тюрьмы провести его к другой ведьме, которую ведьмой никто не считал, но он разоблачил ее. И эта старая затворница призналась на допросе во всем. Безусловно, старуха оказалась коварнее той ведьмы, на которую он обрушил свои пытки. Эта скрывала от людей свою личину, прикидывалась знахаркой и еще кем-то. Когда он узнал о соседстве этих двух ведьм – у него развеялись последние сомнения. Одна загнала мужа в петлю, другая – ворожила, но уже появились доносы, что обе они летали на шабаш.
Охранник со свечой прошел в камеру вперед, и свет выхватил из тьмы согбенную фигуру женщины, которая находилась в молитвенной позе, с закрепленными в небольших отверстиях
Эта деревянная конструкция с дырами для конечностей являла собой орудие мягкой пытки, обладающее скорее символическим значением. Наказание вызывало у жертвы страдания от нарушения кровообращения и боли в локтях.
Так надлежит сидеть всем, кто сбился с пути праведного и скрывает свою сущность. Брат Рамон всегда готов им в этом помочь.
– Подготовьте ее к завтрашнему…, – проговорил брат Рамон, намекая, что камера пыток должна быть завтра освобождена для этой обвиняемой.
Выходя из ворот тюрьмы, Инквизитор, не оборачиваясь, жестом ладони остановил охранника – ему не нужны провожатые, которые услужливо дышат в спину. В наступивших потемках он пошел через площадь, и новые ветры принесли ему новые ощущения. Завтра инквизитор привезет священника. И в эту сторону теперь направлены его мысли. Но вот он дошел до укрытия, и уже не стал спешить с таким планом. Зачем хватать священника? Нужно сначала вытащить всех еретиков и ведьм из их пещер, где они прячутся как крысы. Они ждут от него, когда он схватит священника. А он не будет спешить до конца. Они увидят свою кровь, и когда напьются ею сполна, и когда захлебнутся от нее, – вот тогда он им покажет мясо этого развратника, предавшего святую Церковь. Он оглянулся – вокруг ни единой души. Все попрятались! Все грешны! Всех нужно пытать! И он увидел соглядатая на крыше. Куда забрался! – подумал Инквизитор. – И сидит не иначе как ангел над гробом в склепе. Сложил свои крылья…. Крылья? – Инквизитор прищурил глаза – да, ему показались опущенные крылья.
– Крылья у человека? Кто же там?! – не своим голосом выкрикнул Инквизитор, пятясь назад, и задирая голову.
Но в унылой темноте, где даже замолкли трусливые собаки, он больше ничего не смог разглядеть.
Глава 65
Эти дождливые осенние дни для тех травниц, что боролись за жизнь священника, показались хмурыми и долгими. Они пришли на рассвете, немые и истощенные, чтобы вылечить пастыря, и через один рассвет он пришел в сознание. Они дали ему ту крепь, за которую он ухватился, как за соломинку, и оживал, витая между жизнью и смертью.
Цветы его сада, что накануне, казалось, завяли навсегда, снова расцвели. И ярко, и вожделенно пахли.
Что привело травниц в трудный час? Кто бы знал. Откуда они прослышали о его беде? Только молитвы могли им подсказать это. Знали ли они, что священник стал таким же, как они – он никогда не заговорит, его объединила с ними общая беда. Когда-то в молодости они были изнасилованы при нашествии варваров в их городок, что за озерами Йыкси горной гряды Раадъярв. Магистр выжил и чтобы никто в округе не узнал, каким издевательствам подверглись горожане, он отправил своих палачей отрезать языки тем, кто много может рассказать. И ушли те женщины в скитания, и стали колдуньями, лекарками и травницами.
Старухи были встревожены, и постоянно своими жестами указывали Кристине на Коден, откуда идет угроза.
Инквизитор, как безумный, вершил свой суд, в жернова его судилища попадали все новые и новые невинные люди, кричавшие под пытками, что они еретики, колдуны, ведьмы, отступники, и в лесах крестьяне с окрестностей стали находили истерзанных
Несчастные жертвы Инквизитора доносили на всех, даже на своих матерей, отцов, братьев и сестер. Доносы на священника сыпались, как осенние листья под ураганом, его имя называли в свои последние мгновения жизни те мученики, которым крошили кости на допросах. Но Инквизитор будто выжидал чего-то… Священник, бредивший от жара, выкрикивал его имя – обращался к нему. И знахаркам казалось, что Господь заберет его, но больной снова и снова опускаясь в неисчерпаемые глубины тьмы – выкарабкивался наружу, и после выпитых кувшинов воды, он, наконец поел наваристой ячменной похлебки на лосятине.
Когда донеслись дурные вести, когда из первых уст очевидцы подтвердили, что после закрытого суда Инквизитор начал смертельные пытки над Мартой – Кристина впала в отчаяние. Представить себе лицо Марты, искаженное от боли… И не помочь ничем…
Один из крестьян проезжавшего обоза сказал, что Марта сама отдалась в руки Инквизиции. И Кристине показалось, что Марта это сделала с умыслом, чтобы утянуть за собой священника. Именно об этом шептали непрекращающиеся осенние ветры. Ветрам не было ни до кого дела, они гнули деревья как гибкие прутья, ворошили сухие листья и словно доносили топот копыт стреноженных лошадей. Инквизитор упорно молчал и не вызывал священника, но было ощущение, что вот-вот заскрежещет ржавым железом инквизиторская клетка, заскрипит колесами и проглотит очередную жертву. И каждый ночной звук, и даже утренний стук дятла воспринимались как приближение зловещего кортежа. Поздними вечерами, в лесу уже не слышалось волчьего воя, звери перестали выть, будто дождались господина, притихли совы, и лишь ветер скрипел и скрипел.
Отец Марк начал медленно передвигаться, и жестом попросил сопровождать его в сад – было видно по его горящим, грустным глазам, что теперь, в отмеренный Богом остаток жизни, он не намерен сдаваться, пусть он не скажет ни слова, не проведет ни одной проповеди, ему суждено будет молчать, но свершится то, что должно свершиться. Новым неуловимым блеском засветились его глаза.
Весть о случившемся с ним долетела до Кодена довольно поздно, но потрясла всех настолько, что люди вдруг понесли вино, хорошо перебродивший квас и пищу. Еще не успевала рассеяться тьма, как на пороге стояли кувшины, накрытые полотенцами лепешки из желудевой муки, яблоки и вяленое мясо. И делалось это незаметно – недремлющее око Инквизитора могло обнаружить пособников отлученного от церкви викария, который все передавал записки, где подтверждал, что будет с каждым в эти тяжелые времена (несмотря на их просьбы уезжать), наставлял молиться о благодати для приезжающего священника, писал, что прощает тех, кто замышлял зло и молится о спасении их души.
Он изменился неузнаваемо: хотя старые шрамы зажили, побелел как лунь, лицо по лошадиному вытянулось, его изрезали рытвины и морщины; тень от черных кругов, что пролегли под глазами запала, казалось, глубоко внутрь, в самый взгляд. Манера ходьбы его стала намного тверже, несмотря на обнаружившуюся хромоту. Но одно новое свойство все очевиднее себя проявляло. Священник стал сентиментальным. Кристина не раз замечала, как от слез мокнут его глаза. Вот и теперь, встречая ее с завтраком на подносе, он заволновался, протянул руку, и… заметив, как дрожит ладонь, спрятал ее. Кристина поспешила, вышла и долго не возвращалась. А он подбрасывал в камин дровишек и разговаривал с огнем, пока не обнаружил на своей шее ее сплетенные руки, так бесшумно она вернулась. Она прикоснулась подушками пальцев к его глазам и пролепетала на одном дыхании: