Падший ангел
Шрифт:
Они пребывали в заботах, в простуде.
Они задыхались в любви и печали —
и лошадь, как правило, не замечали.
Обычно в отхожем, помойном овраге
ее окружали худые собаки.
Вели себя мирно. От скуки не грызлись.
Совместно делили мгновения жизни.
И было смешно, и тревожно, и странно
увидеть,
увидеть, как в сером тумане рассвета
куда-то тащилась компания эта...
Из-под ног ушла дорога,
невозможно жить без Бога.
Вместо храма — ввысь — слепа,
прет фабричная труба!
Мертвых душ апофеоз.
Гоголь, плачущий без слез.
Дождь идет. За облаками
звезды лязгают клыками.
Водка за сердце берет.
Люди ходят взад-вперед.
Бьются лбами друг о друга.
Летом дождь. Зимою вьюга.
Хлеб, любовь, могильный сад.
Ты не съешь — тебя съедят.
У кормила, как безумцы,
старички за власть грызутся.
У парадного подъезда —
что за шум? — борьба за место.
Даже солнца сник порыв.
Что оно? Атомный взрыв.
Через, скажем, игрек лет
от него простынет след.
Так ли, этак, худо-плохо, —
невозможно жить без Бога.
Выбит зверь, редеет лес.
Запах истины исчез.
Бренны радость и беда.
Скучно в мире, господа!
* * *
Смиренно, а не пламенно
рифмую с грустью — Русь.
Как за подолец маменькин,
я за нее держусь.
Гулял с душою выгнутой,
как хвост! — рычал, как зверь.
Но мать меня не выгнала
в январь — пинком — за дверь.
В глаза ее уставшие
смотрел, как пришлый князь,
на грусть ее
бесстрашную,
что вечною звалась.
Последняя за окнами пурга.
Ушло пальто в ломбардные бега.
Зато видна береза из окна.
Пришла весна. Зато ушла жена.
Записки не оставила. Права:
плохой имела почерк. Как сова.
Пришли друзья. Зато ушли рубли.
Последние...
* * *
Алеша, сбегай за любовью,
ступай, найди ее, сыщи!
Не повредит она здоровью,
как третьедневашние щи.
Алеша сбегал за любовью.
Она... в бутылочке жила.
И заряжала душу новью
под цвет зеленого стекла.
И вот уж я с насущным миром
все ближе... Как гора с горой!
Как будто задница с сортиром.
Алеша, сбегай за другой.
Разбавлю водку томатным соком
и пью несмело, украдко — боком,
косясь на двери огромной кухни...
В квартире дрыхнут. Никто не ухнет,
никто не влезет спросонья в душу.
...Я долго строил.
Теперь я рушу!
Я строил песни, шкафы и семьи.
Был уважаем... весьма не всеми.
Любил улыбки. Сам улыбался.
Все строил домик, а он ломался.
Вот говорят мне, что нездоров я.
А я-то знаю, что водка — с кровью,
а не томаты... Ох, не томаты!
Здесь помидоры не виноваты.
* * *
В час есенинский и синий
я повешусь на осине.
Не Иуда, не предатель,
не в Париже — в Ленинграде,
не в тайге, не в дебрях где-то
под окном у Комитета...
.. .Что мне сделают за это?
ДИССИДЕНТЫ
Из шинели Гоголя вылезши,
призамерзнув и приустав,
мостовую глазами вылизав,
мы проходим, ушлыми став.
А начальнички — череп голенький
от больших хрущевских идей
изрекают: ишь, алкоголики!
Выдают себя за людей!
...Очень грустно и очень больно
острый мозг носить на плечах.
«Алкоголики, алкоголики...»
Не один Есенин зачах.
Мы проходим Невским незримо,
задеваем плечами дома.
И мелькают девушки мимо,
от начальничков без ума.
Но карабкаюсь я упрямо —
злым стишком по лысой странице!
Родила меня просто мама,