Пакт, изменивший ход истории
Шрифт:
Продолжая тему предыдущей главы о ранних признаках советско-германского сближения, статью можно поставить в ряд фактов, которые явно свидетельствовали, к чему шло дело в отношениях СССР с Германией (следовательно, и в отношениях с западными странами, но с противоположным знаком). В содержательном плане она примечательна тем, что отвечала критериям и «Краткого курса истории ВКП(б), и доклада Сталина на партийном съезде, хотя появилась в промежутке между ними. Вот почему статья В.П. Потемкина, основанная на положениях «Краткого курса истории ВКП(б)», не подверглась изменениям после съезда. (Здесь и ниже, при упоминании «Краткого курса истории ВКП(б), имеется в виду по большей части международный раздел последней главы этой книги).
Отсюда следует важнейший вывод: XVIII
Разбирая статью В.П. Потемкина под углом целей политики сталинского руководства в послемюнхенский период, мы еще раз убедимся, что, если судить по партийным документам (а не только по дипломатическим), грядущее сближение с Германией было делом, во многом предрешенным еще до 23 августа 1939 г.
В своей статье В.П. Потемкин отталкивался от основного установочного положения сталинского «Краткого курса истории ВКП(б)» — констатации, что «вторая империалистическая война на деле уже началась». При самом внимательном чтении статьи в ней невозможно обнаружить даже намека на необходимость остановить войну, предотвратить ее разрастание. (Оставляя в стороне вопрос об искренности советской политики мира в принципе, которая, отдавая дань классовым постулатам, считала империалистические войны неизбежными до тех пор, пока капитализм существует как мировая система.) Наоборот, в статье приветствовалось такое развитие событий, ибо (повторим цитату из эпиграфа), «человечество идет к великим битвам, которые развяжут мировую революцию». И точка в ней ставилась на высокой антикапиталистической ноте: находясь «между двумя жерновами» — Советским Союзом, «грозно поднявшимся во весь исполинский рост», с одной стороны, и «несокрушимой стеной революционной демократии, восставшей ему на помощь», с другой, «в прах и пыль обращены будут последние остатки капиталистической системы». Последние остатки! То есть еще немного, еще одно усилие — и капитализм будет повержен окончательно и бесповоротно.
Пропаганда коллективной безопасности уступила место марксистскому просвещению людей «с обывательским кругозором», надеявшихся на то, что «все устроится, все обойдется». Такого рода рассуждениям противопоставлялась позиция «сознательной части человечества», заявленная в словах: «для учеников Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина вторая империалистическая война представляет собой важнейшее явление жизни людей». Важнейшее в таком контексте: некая данность, объективная неизбежность, неустранимость. И — по логическому ряду — оправданность (исходя из классового подхода).
В центре событий, продолжал В.П. Потемкин, «грозящая миру Германия», заключившая союз с империалистической Японией и фашистской Италией. Борьбой против Коминтерна они прикрывают свои хищнические замыслы против «главных своих соперников — Англии и Франции», в то же время готовясь к войне против «ненавистной фашизму рабоче-крестьянской страны и предъявляя ей территориальные требования». Акцент на направленность фашистской агрессии против Запада был повторением сталинского положения из «Краткого курса истории ВКП(б)» о том, что идущая война «собственно и направлена» против западных стран.
Статья показывает, что в послемюнхенской Европе советские руководители взирали на будущее с большими надеждами, уповая на успех своих непреходящих антикапиталистических замыслов. В ней отвергались пессимистические взгляды на перемены в мире, приводя в пример не оправдавшиеся прогнозы времен Первой мировой войны
Хотя в статье упоминались (и не более того) такие редкие для советской пропаганды того времени определения, как «ценности общечеловеческой культуры», «элементарное чувство человечности», «демократия», она строго следовала установившейся политико-пропагандистской методике четкого разграничения между Советским Союзом, с одной стороны, и «враждебным капиталистическим окружением», с другой. Так что эти гуманитарные понятия не носили никакой смысловой нагрузки. В том и заключался глубинный замысел статьи, чтобы доказать, что война вне советских границ не может не носить империалистического характера, поскольку идет между в равной мере чуждыми и враждебными социализму силами. И что такая война лишь на руку социалистическому Советскому Союзу и всему делу мирового социализма. Как видим, достаточно откровенно.
Нетрудно понять и то, почему автор клеймил «фашистских поджигателей войны», которые в конечном итоге «будут сметены с лица земли». Если не клеймить нацистскую Германию и как можно резче (а слова Москвы намного опережали или даже подменяли ее дела, что давно подмечено аналитиками международных отношений), если не угрожать ей быстрым и сокрушительным разгромом в случае войны, то как можно рассчитывать на то, что Германия в конце концов пойдет на договоренности с СССР?! Ведь договоренностей ищут не со слабыми, а сильными противниками. Тем более, что одновременно резкой критикой западных стран Гитлеру давалось понять, что Советский Союз вовсе не дорожит отношениями с Западом. Мяч, выражаясь расхожим спортивным термином, то и дело перебрасывался на немецкую половину политико-дипломатического поля с приглашением проявить инициативу в двусторонних отношениях. Но Гитлер хотел вести игру по своим правилам.
Советская критика политики стран Запада, как и постоянная пропаганда неизбежности и даже желательности (с точки зрения конечных выгод для дела социализма) империалистической войны, были на руку нацистам. Они давали Гитлеру действенный аргумент в торге с Англией и Францией для запугивания последних перспективой решающего усиления СССР в случае губительной для капитализма междоусобной войны в Европе. По сведениям, которыми располагали в Москве и которыми поделился со своими читателями журнал «Большевик», прибег к этому аргументу Гитлер и в Мюнхене, убеждая Н. Чемберлена и Э. Даладье уступить в вопросе о чешских Судетах, чтобы сорвать советский замысел «разжечь мировую войну, последствием которой должна явиться большевистская революция».
Не воспользовался ли Гитлер в своих целях советской ставкой на «империалистическую войну» на Западе и тогда, когда ответил согласием на сталинское приглашение к переговорам? Во всяком случае, Сталин давал знать Гитлеру, что скорее пойдет на соглашение с ним, чем со странами Запада, раз это будет отвечать его, Сталина, планам оставаться вне «империалистической войны» (и, как представлялось ему, в подходящий момент с выгодой для себя вступить в нее{263}).
Достойна внимания и та часть статьи, которая как бы иллюстрирует сталинские слова (из его речи 10 марта на партийном съезде, о чем еще будет сказано далее) об отсутствии у СССР и Германии для вооруженного конфликта «видимых на то оснований». Касаясь причин поражения Германии в Первой мировой войне, В.П. Потемкин усматривал их в слабости ее союзников и превосходстве противников. В этой связи он писал, что Вильгельм II не хотел войны с Россией и в 1915 г. пытался 18 раз склонить русское правительство к миру. Следовало такое заключение: «Еще со времени наполеоновских войн в Германии укоренилось убеждение в непобедимости России», возведенное в теорию Шлиффеном. Автор задавался риторическим вопросом, не отдавал ли дань этой теории сам Гитлер заявлением (1935 г.) о том, что СССР обладает самой сильной в мире армией, самыми мощными танками и авиацией.