Пакт, изменивший ход истории

Наджафов Владимир Гусейнович

Наибольшие опасения вызывала морально и общественно активизировавшаяся советская интеллигенция. Постановлениями ЦК ВКП(б) от августа 1946 г. с критикой «идеологических ошибок» в работе журналов «Звезда» и «Ленинград» и в репертуаре драматических театров высшее партийно-государственное руководство положило начало многолетним гонениям на творческую интеллигенцию, представители которой обвинялись в проявлении «раболепия и низкопоклонства перед иностранщиной», даже в «политической неблагонадежности». За ними последовали другие партийные постановления по так называемым «идеологическим вопросам», на самом деле отразившие сталинский антиинтеллектуализм послевоенных лет^{746}.

Чтобы предотвратить «тлетворное», по их разумению, влияние Запада, власти широко использовали партийный аппарат и агентурную сеть КГБ. В мае 1947 г. М.А. Суслов, возглавлявший Отдел внешней политики ЦК ВКП (б), сообщал руководителям партии и правительства о том, что Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (БОКС) «без разрешения МИД СССР» систематически берет для просмотра иностранные

фильмы в английском, французском, итальянском посольствах. На копии этого документа В.М. Молотов наложил такую резолюцию: «ВОКС оказался в роли сводника наших людей с иностранными посольствами и их пособника»^{747}. Одно из политических обвинений против руководителей Еврейского антифашистского комитета, арест которых готовился исподволь, сводилось к тому, что они «ориентируются на американцев»^{748}. Еще дальше пошел Г.М. Маленков, заявивший на совещании Коминформа 1947 г., что представители «некоторых неустойчивых слоев» интеллигенции, «зараженных болезнью низкопоклонства перед всем заграничным… легко становятся пищей для иностранных разведок»^{749}. Так начал интенсивно формироваться новый образ внутреннего врага — «агентов американского империализма». (Попытки российских властей в наши дни заклеймить участников общественных организаций и движений как «иностранных агентов», «национал-предателей», «пятой колонны» — репрессивные методы из большевистского арсенала.)

Запреты на зарубежные контакты советских людей распространялись буквально на все: от воспрещения смешанных браков до ужесточения цензуры на все виды информационной продукции и на фактический разрыв культурных и научных связей с другими странами. Показателен пример с публикацией на русском языке журнала «Сторонники мира», который до этого уже выходил на нескольких иностранных языках. В начале 1950 г. решено было выпускать журнал, начиная с марта, и на русском. Сигнальный экземпляр журнала (это был его седьмой номер) был представлен самому Сталину, а копии — Маленкову, Молотову, Берии, Микояну, Кагановичу, Булганину, Суслову. Из 20-тысячного тиража половина предназначалась к распространению за рубежом, половина — в Советском Союзе^{750}. Однако этот журнал сторонников мира, о безусловной поддержке которых неустанно и много говорили советские руководители, могли читать далеко не все. Архивный документ зафиксировал записку ответственных работников Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) на имя М.А. Суслова, в котором сообщалось, что «журнал предназначался для распространения лишь среди руководящего партийного и советского актива»^{751}.

Страна, только что пережившая страшные четыре года советско-германской войны, снова оказалась задавленной «антиимпериалистической» пропагандой, внушавшей советским людям, что они не застрахованы от опасности новых вражеских нашествий, на сей раз со стороны государств Запада, возглавляемых США. И подавляющее большинство людей, лишенное иной информации, естественно, верило официальной пропаганде.

Определенный интерес представляет осевшая в архивном фонде Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (Агитпропа ЦК) информация о реакции населения на опубликованное в сентябре 1946 г. партийно-правительственное сообщение о повышении цен на продукты питания. Чтобы выявить настроения людей в связи с принятием такого непопулярного решения, работники Агитпропа посетили собрания трудящихся Москвы, прошедшие в своем большинстве, по их оценке, «организованно». Но на некоторых собраниях «имели место провокационные выкрики». В качестве примеров приводились мнения «некоторых рабочих» о том, что повышение цен связано с «неизбежностью войны в ближайшее время». Отмечалось, что «на собраниях докладчикам и беседчикам задается много вопросов о войне»^{752}. Еще в одном архивном партийном документе приводится перечень свыше полусотни вопросов, заданных партийным лекторам рабочими и служащими предприятий и учреждений Москвы и семи областей. Первыми двумя вопросами, открывавшими список, были: «Будет ли война?» и «Не вызвано ли повышение цен сложной международной обстановкой?»^{753}.

Многое для понимания «структурных противоречий» Холодной войны дает тот знаковый факт, что она возникла при жизни Сталина. При нем же мир стал свидетелем таких острейших ее проявлений, как захват власти коммунистами в Чехословакии в 1948 г., Берлинский кризис 1948–1949 гг., победа коммунистов в континентальном Китае, Корейская война 1950–1953 гг. Угроза перерастания Холодной войны в войну «горячую» была постоянной, реальной. Имея в виду субъективную сторону дела, нельзя не прийти к заключению, что возможность подобной трансформации отвечала марксистской установке на все возрастающее обострение борьбы двух систем.

Признание правомерности постановки вопроса об особой ответственности Сталина в возникновении Холодной войны нашло отражение в издании в 1990-е гг. Институтом всеобщей истории РАН двух созвучных по названиям сборников «Сталин и Холодная война» и «Сталинское десятилетие Холодной войны», основанных на новых архивных данных. Сторонники традиционной для советской историографии точки зрения на роль Сталина находят оправдание его деятельности в ссылках на «прагматизм», «национальный большевизм» (в смысле приверженности национально-государственным интересам). Но «прагматизм» Сталина был сугубо марксистским. Основу его политической культуры составляли марксистско-ленинские теоретические представления о характере и перспективах всемирно-исторического

процесса. Другими словами, его «прагматизм» ограничивался системой классовых постулатов с прицелом на то, чтобы нанести как можно больший ущерб мировому капитализму. Это определяло достаточно узкие рамки историко-политического сознания Сталина, классовость категорий его представлений, однозначную направленность его мышления. Следовательно, и действий. Действий абсолютного диктатора, чьи единоличные решения отражали глубокую убежденность в том, что он владеет секретом принципа политической целесообразности. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что Сталин был деятелем державным. А державная политика имеет свою логику, свои плюсы, равно как и свои минусы. Такие его государственные акты, как заключение пакта с Гитлером в 1939 г. и провоцирование конфликтов с западными странами по окончании Второй мировой войны, скорее говорят не в пользу мнимого прагматизма Сталина, а об авантюризме его политики. Известный российский физик академик Е.Л. Фейнберг, находившийся в близких отношениях с учеными-создателями советской атомной бомбы, вспоминая о времени, когда было покончено с американской атомной монополией (1949 г.), добавляет: «…и Сталин сразу начал войну в Корее»^{754}.

В воспоминаниях Н.С. Хрущева мы читаем о том, что с началом Холодной войны Сталин «уже обряжался в тогу военачальника возможных будущих походов»^{755}. Именно при Сталине получила устойчивое распространение военно-по- литическая формула «двух лагерей» на мировой арене, заменившая собой формулу «двух систем», которая отдавала приоритет общественно-политическим различиям, но все же переносила час решительной схватки на будущее. Формула «двух лагерей» означала приближение этого часа. Во всяком случае, если в Советском Союзе начало Холодной войны приписывали речи У. Черчилля в Фултоне, в то время отставного английского премьер-министра, то гораздо больше оснований говорить об ответственности за Холодную войну действовавшего советского диктатора, который, как известно, чувствовал себя достаточно вольно как в сфере внутренней, так и внешней политики.

Авторитетных суждений, указывающих на причинно- следственную связь между теорией и практикой сталинизма, с одной стороны, и зарождением Холодной войны, с другой, более чем достаточно. Суждений, принадлежащих как профессиональным историкам, так и известным политикам. При этом наблюдается сближение позиций в этом вопросе отечественных и зарубежных исследователей. Р. Такер, автор двухтомной биографии Сталина, анализируя внутреннюю борьбу в советском руководстве по вопросам внешней политики в последний период его жизни, полемизировал с теми американскими коллегами, которые полагали, что к концу жизни Сталин склонялся к смягчению напряженности в отношениях с Западом. Наоборот, доказывал Такер, советский лидер по-прежнему считал, что в области международных отношений следует опираться на силу и только на нее. Позже, в интервью ведущему коммунистическому органу, он развил свою мысль, отметив: Сталин и его приверженцы исходят из того, что «величие государства заключается в его военной мощи, способности контролировать и подчинять других»^{756}. Суждение Такера совпадает с мнением М. Тэтчер, назвавшей в бытность ее премьер-министром Великобритании «настоящей причиной» Холодной войны «крайне жестокую сталинскую систему»^{757}. При этом Тэтчер опиралась на представления о причинах Холодной войны, широко распространенные на Западе.

Каковы были замыслы советского руководства при Сталине, готово ли оно было идти до конца — до решающей вооруженной схватки с капитализмом, однозначно трудно сказать. Пока не будут полностью доступны исследователям партийные и военные архивы (а они раскрывают свои тайны неохотно), об этом нельзя судить с уверенностью. В окружении Сталина, если опираться на официальные заявления, такой исход противостояния Западу не исключался. Вряд ли можно считать совершенно безобидным определение «Все дороги ведут к коммунизму» из доклада В.М. Молотова в ноябре 1947 г. по случаю 30-летия Октябрьской революции. Вошедшее в текст песни, которую почти ежедневно распевали по радио, оно следовало после слов докладчика о том, что «судорожные усилия империалистов, под ногами которых колеблется почва, не спасут капитализм от приближающейся гибели»^{758}.

Как известно, оба пика роста влияния социализма приходятся на две мировые войны и их непосредственные последствия. В обоих случаях, как при рождении советского социалистического государства в 1917 г., так и при образовании «мировой социалистической системы» после 1945 г., это было результатом применения силы. В первый раз — по ленинскому рецепту превращения империалистической войны в гражданскую, во второй — с помощью советских вооруженных сил.

Под углом социальных последствий мировых войн рассматривались на партийном съезде 1952 г. перспективы капитализма. В выступлении Сталина на съезде восхвалялась работа «ударной бригады» мирового революционного и рабочего движения — советских коммунистов, «особенно в период второй мировой войны», когда они помогли народам, «томящимся под гнетом капитализма». Теперь, когда от либерализма буржуазии «не осталось и следа», продолжил он, имеются «все основания» для победы братских партий «в странах господства капитала»^{759}. Отчетный доклад сталинского руководства предрек системе капитализма окончательный развал в третьей мировой войне^{760}, оставив без ответа вопрос, почему не оправдались точно такие же прогнозы о близкой гибели капитализма, которые щедро раздавала партийная пропаганда перед Второй мировой войной.