Пакт, изменивший ход истории

Наджафов Владимир Гусейнович

Не обратил внимания израильский историк и на Постановление ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 года^{922}, проект которого был «исправлен» Сталиным^{923}. И им же прокомментирован в выступлении на закрытом совещании по вопросам пропаганды в ЦК 1 октября 1938 года. (Об этом выступлении подробно говорилось в главе третьей, здесь же приходится повторяться для полноты картины.)

Выступая, Сталин высмеял представление о большевиках, как о людях, которые «вздыхают о мире и потом начинают браться за оружие только в том случае, если на них нападают. Неверно это». А что верно? А то, что «бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая,

если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют, сами начнут нападать». Далее еще яснее: То, что мы кричим об обороне — это вуаль, вуаль. Все государства маскируются: с волками живешь, по-волчьи приходиться выть». И в завершение пассажа: «Глупо было бы свое нутро выворачивать и на стол выложить. Сказали бы — дураки»^{924}.

Для Г. Городецкого подобные откровения Сталина из разряда свидетельств, которыми можно пренебречь. «Другие историки» не считают себя вправе следовать приему умолчания.

Как же выполнялись указания советского вождя о преодолении неправильного взгляда на большевиков, «как на своего рода пацифистов», об агитационно-пропагандистской подготовке к «справедливой войне»?

Сошлемся хотя бы на упоминавшуюся ранее статью «Международная обстановка второй империалистической войны», появившуюся в номере журнала «Большевик» за февраль 1939 г. Она была написана, напомним, заместителем народного комиссара иностранных дел В.П. Потемкиным (под псевдонимом В. Гальянов) по заданию Сталина. В статье приветствовалось конфликтное развитие событий, ибо «человечество идет к великим битвам, которые развяжут мировую революцию»^{925}. Автора вдохновляло то, что Советский Союз — «сильнейшая в мире военная держава», а потому без него «неразрешим ни один общий внешнеполитический вопрос, немыслимо ни одно серьезное начинание в области международной жизни».

Любопытно, что уверенность в военных возможностях Советского Союза подкреплялась верой в революционный потенциал международного пролетариата. Вот что писал по этому поводу Д.М. Проэктор: «Идея неизбежности революции в капиталистических странах в случае агрессии против Советского Союза глубоко вошла в сознание Сталина и его окружения. Она отражалась в той или иной мере и в политике, и в военной теории, и в военной доктрине, и даже в планах будущей войны»^{926}.

Материалы бывшего партийного архива (ныне — РГАСПИ) говорят: да, таковы были в Советском Союзе «настроения людей того времени».

В докладе Д.З. Мануильского на международные темы (с грифом «инструктивный»), с которым он выступил в середине июля 1939 года, рисовалась радужная картина растущего мирового антифашистского движения, распространявшегося и на страны-агрессоры. Вот несколько мест из его выступления:

«Я утверждаю, что несколько времени тому назад в одной венской казарме появился портрет, повешенный солдатами, товарища Сталина (бурные аплодисменты. Крики “ура”. Все встают)»^{927}.

«Я утверждаю… что в германской армии имеются такие части, которые находятся под влиянием коммунистов. А в Чехословакии рабочие вместе с немецкими солдатами пели “Интернационал”». Комментарий докладчика: «Я скажу откровенно — незавидно положение фюрера, у которого солдаты поют Интернационал… немецкий народ ждет поражения германского фашизма»^{928}.

Такие взгляды — с одной стороны, мы «самая сильная военная держава», с другой — антифашистское движение разлилось по миру так, что приводит к разложению армий враждебных государств, имели широкое хождение. И неудивительно, поскольку они не только разделялись в Кремле, а исходили оттуда, от сталинского руководства.

Показательно, что антикапиталистический по духу и букве доклад Сталина на XVIII партийном съезде, завершившийся провозглашенной готовностью «ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность Советских границ»^{929},

вдохновил делегатов на воинственные выступления. Однако Г. Городецкий фактически проигнорировал не только сам доклад Сталина, но и другие материалы съезда, составившие объемистый том стенографической записи. Иначе он (предположим с сомнениями, учитывая предназначение «Мифа “Ледокола”») не был бы так уверен в своем открытии об отсутствии у Сталина геополитических планов во Второй мировой войне.

Чтобы удостовериться в том, что Сталин намеревался воспользоваться взаимным ослаблением капиталистических врагов, достаточно было прочитать первый, международный раздел его доклада на съезде. Благо, это немного чтения, страницы с 9-й по 15-ю стенографического отчета^{930}. В этом случае Г. Городецкий, возможно, засомневался бы в том, что у Сталина не было «замыслов» (не тайных, а достаточно прозрачных) воспользоваться «второй империалистической войной» в своих целях. Имеется в виду то место раздела доклада, где Сталин объясняет «систематические уступки» агрессорам со стороны стран Запада, которые, «взятые вместе, бесспорно сильнее фашистских государств и в экономическом, и в военном отношении». Одно объяснение — в их чувстве «боязни перед революцией» в случае еще одной мировой империалистической войны, которая, по опыту Первой мировой войны, «может повести также к победе революции в одной или в нескольких странах».

Однако главную причину отказа стран Запада от политики коллективной безопасности Сталин видел в том, что они своей политикой невмешательства и нейтралитета провоцируют мировую войну, чтобы затем «продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия», подытожив — «И дешево, и мило!»^{931}. При этом он сделал акцент на стремление «провокаторов войны» на Западе столкнуть друг с другом СССР и Германию «без видимых на то оснований». В условиях «новой империалистической войны», то есть вооруженного конфликта внутри «враждебного капиталистического окружения», как раз у сталинского Советского Союза появилась возможность воспользоваться «золотым правилом» дипломатии — оставаться до поры до времени в стороне, пока его многочисленные враги разбираются между собой, ослабляя друг друга. Чтобы было «и дешево, и мило!».

Так кто же прав в оценке доклада Сталина на партийном съезде: В. Суворов и «другие историки», рассматривающие это выступление как важнейшее указание на цели предвоенной советской внешней политики, или Г. Городецкий с его отрицанием прямых международных последствий сталинского доклада, причем не утруждающий себя доказательствами?

«Лишь договор о нейтралитете»

Не меньше вопросов вызывает интерпретация Г. Городецким исторического значения советско-германского пакта о ненападении и его последствий.

Читаем на странице 45-й «Мифа “Ледокола”»:

«Поздно ночью 23 августа 1939 года в Кремле советский комиссар Вячеслав Молотов подписал с германским министром иностранных дел Иоахимом Риббентропом пакт о ненападении. Хотя это был лишь договор о нейтралитете он, как правило, рассматривается историками как наиболее очевидная, непосредственная причина второй мировой воны. Это событие привело к военным действиям и потому заслуживает внимательного рассмотрения. До какой степени разделяет Советский Союз с нацистской Германией вину за возникновение войны? Некоторые историки идут в своих аргументах дальше. Они уделяют первостепенное внимание подписанным месяц спустя совершенно секретным протоколам, разделившим Восточную Европу на сферы влияния. Именно секретные протоколы, утверждают они, а не пакт о ненападении, отражают истинные цели советской внешней политики. Договор заложил основы прочного союза между Германией и Советским Союзом». Тут же дежурная ссылка на В. Суворова, который, мол, «в своих аргументах заходит еще дальше», связывая заключение пакта с давними намерениями Сталина, развязав мировую войну, создать «благоприятные условия» для достижения экспансионистских внешнеполитических целей.