Палач и Черная птичка

Уивер Бринн

Даже сейчас у меня жжет в груди, словно раскаленная игла скользнула между ребер и вонзилась в самый центр сердца. Не думал, что смогу больше испытывать боль или тоску. Но вот как получилось.

Я провожу липкой рукой по волосам, когда мои плечи опускаются.

— Черт возьми, Роуэн, ты гребаный придурок, — мои глаза плотно закрываются. — Слоан…

— Я здесь.

Мой взгляд направлен в тень, когда Слоан вырывается из ее объятий. Вдыхаю так, как будто ныряю слишком глубоко, не зная, успею ли вовремя всплыть на поверхность. Ощущаю облегчение каждой клеточкой, когда

воздух попадает в легкие.

Я не двигаюсь, когда она подходит ближе, ее шаги неуверенны, тело освещено тусклым светом от фар разбитой машины, на ее горле моя запекшаяся кровь. Ее пристальный взгляд впитывает каждую деталь, от пленки пота на моем лице до моих опухших рук. Только когда она оценивает меня и останавливается рядом, ее внимание падает на остывающее тело.

— Ты в порядке? — спрашивает она. Смотрит на меня, и между ее бровями пролегает легкая складка.

Я хочу потянуться к ней, почувствовать утешение от ее чужих прикосновений. Но ничего не делаю. Просто наблюдаю.

— Как у Пикассо, — продолжает она, кивая на изуродованное лицо Фрэнсиса. Ее рука тянется в его сторону с птичьей грацией. — Глаза здесь, нос там. Очень вычурно, Палач. Как в эпоху кубизма. Круто.

Я по-прежнему не отвечаю. Не знаю, что сказать. Может быть, это из-за усиливающейся физической боли. Или, может быть, из-за убывающего адреналина. Но думаю, что это просто Слоан. Отголосок ее потери и облегчение от ее присутствия.

Она одаривает меня слабой, кривой улыбкой и опускается до моего уровня, ее глаза впиваются в мои. Ее улыбка длится недолго. Тихим голосом, почти шепотом, она говорит:

— Язык проглотил, красавчик? Не думала, что доживу до этого дня.

Дыхание срывается с моих губ, капля пота падает с моих волос и скатывается по щеке, как слеза.

— Ты в порядке?

Слоан фыркает от смеха, и у нее появляется ямочка рядом с губой.

— Да, конечно. Почему не должна? — ее слова повисают в воздухе без ответа, когда мой взгляд опускается на тело. Удивление вспыхивает в груди, когда ее изящные пальцы касаются тыльной стороны моей ладони, ее прикосновение легкое, как перышко, когда она проводит по полоске крови, которая стекает из пореза на моем суставе. — Это я должна спрашивать тебя об этом.

— Я в порядке, — говорю я, качая головой. Мы оба знаем, что это ложь, точно так же, как и ее слова. Она хотела уйти. Я не сомневаюсь.

Но не ушла. Она все еще здесь. Может быть, ненадолго, но, по крайней мере, пока что.

— Нужно привести себя в порядок, — говорит Слоан, убирая свою руку с моей и вставая. Ее взгляд пробегает по телу рядом с нами, потом останавливается на разбитой машине. — Хорошо, что у меня еще есть несколько выходных. Вероятно, нам это понадобится.

Слоан протягивает руку, и я смотрю на линии, пересекающие ее ладонь. Жизнь и смерть. Любовь, потеря и судьба.

— Мы? — спрашиваю я.

— Да, мы, — говорит она. В ее улыбке есть какая-то нежность. Ее рука придвигается ближе, пальцы широко растопырены. — Но сначала нам лучше начать с тебя.

Я вкладываю свою руку в ее и поднимаюсь с дороги.

Мы оставляем Фрэнсиса на подъездной дорожке

и молча направляемся к его дому. Он живет один, но, тем не менее, мы осторожны. Мы разделяемся и проходим по периметру, снова встречаясь в гостиной, когда понимаем, что тут чисто.

— Здесь ты была сегодня вечером? — спрашиваю я, обводя взглядом комнату. Она оформлена почти так же, как и отель, с антиквариатом и выцветшими картинами, мебелью с потертой обивкой, но блестящими деревянными рамами, отполированными деталями. Слоан кивает, когда мой взгляд останавливается на ней. — На самом деле это не похоже на его стиль.

— Да, я то же самое подумала. Он немного рассказал о своей семье. Сказал, что они жили здесь на протяжении многих поколений. Словно он попался в ловушку призраками чьего-то прошлого, — говорит она, останавливаясь у каминной полки и наклоняясь к старому фонарю.

— Это самый идеальный дом для привидений.

Слоан поворачивается ко мне и одаривает быстрой, слабой улыбкой, прежде чем кивнуть в сторону коридора.

— Ладно. Давай приведем тебя в порядок.

Я следую за ней по пятам, как призрак. Мы останавливаемся в ванной, где она жестом предлагает мне присесть на край ванны, а сама достает из аптечки необходимые принадлежности. Распаковывает рулон марли, готовит бинты с заживляющим кремом. Когда все разложено, она смачивает стерильный тампон спиртом и опускается передо мной на колени, протирая рассеченную кожу на костяшках пальцев.

— У тебя останутся шрамы, — говорит она, прикладывая мазок к самой глубокой ране, оставляя неприятное жжение.

— Мне не в новинку.

Слоан отрывается от своей работы. Ее взгляд падает на мои губы, прежде чем вернуться к моей руке, ее прикосновение такое нежное, несмотря на внутреннюю жестокость, на которую, я уверен, она способна.

Я молча наблюдаю, как она берет с тумбочки первый бинт и накладывает его на разорванную плоть, прежде чем приготовить еще один марлевый тампон, начиная процесс сначала на следующем порезе.

— Мне его оставил отец, — говорю я. Слоан поднимает на меня взгляд с вопросом в глазах. — Шрам на губе. Тот, на который ты продолжаешь пялиться, потому что он чертовски сексуальный.

Слоан фыркает от смеха. Волосы закрывают большую часть ее лица, поскольку она не сводит глаз с моей руки, но я все еще вижу румянец в промежутках между ее черными прядями.

— Я же тебе уже говорила, чтобы ты не хвалил свое эго, — говорит она.

— Просто хотел убедиться, что ты до сих пор считаешь меня симпатичным.

Слоан опускает голову, но закатывает глаза. Я ухмыляюсь, когда она устремляет на меня злобный взгляд.

— Еще я говорила, что ты ужасен, и это звучит правдоподобнее.

— Ты так жестока, Черная птичка. Ты снова ранишь меня, — говорю я, прижимая свободную руку к сердцу. Я улыбаюсь, а она прячет свое лицо. Слоан накладывает следующую повязку на мои костяшки пальцев, и у меня не хватает духу сказать ей, что они отвалятся в душе, который я приму сегодня вечером, чтобы расслабиться. Я решаю украсть упаковку с оставшимися бинтами, когда мы будем уходить, пока она не видит.