Палач и Черная птичка

Уивер Бринн

— Он еще жив? Твой папа? — спрашивает она, отвлекая меня от мыслей, что еще здесь можно взять, возможно, какой-нибудь маленький сувенир о нашей первой игре.

— Нет, — я сглатываю. Секреты, которыми я никогда не делюсь, просятся наружу всякий раз, когда она рядом, и сейчас все по-другому. — Мы с Лакланом убили его. В ту же ночь, когда он оставил мне этот шрам. Разбил мне лицо куском тарелки.

Движение ее руки замедляется, пока Слоан наблюдает за мной.

— А твоя мама?

— Умерла, рожая Фионна.

Плечи

Слоан поднимаются и опускаются с глубоким, тяжелым вздохом. Ее нижняя губа поджимается, когда она смотрит мне в глаза.

— Мне жаль.

— Не стоит. Я бы не оказался здесь, если бы все было по-другому, — говорю я, заправляю прядь ее волос ей за ухо, чтобы поглядеть на ее веснушки. — Я не жалею о том, где сейчас нахожусь.

И вот оно. Этот румянец. Розовый будет преследовать меня. Я хочу запечатлеть Слоан, ее раскрасневшееся лицо, танцующие глаза, ее улыбку, которую она пытается скрыть.

— Ты ужасен. Ты ведь знаешь это, верно?

— Технически, я лучший. Потому что победил.

Слоан хочет застонать, но не может удержаться от смеха.

— И я уверена, что ты будешь регулярно напоминать мне об этом.

— Возможно.

— Знаешь, несмотря на то, что я не выиграла, что, кстати, полный отстой, — говорит она, делая паузу, чтобы прищурить на меня глаза, прежде чем выражение ее лица смягчается слабой улыбкой. — Мне было весело. Я чувствую себя… хорошо. Лучше. Как будто мне это было нужно. Так что… спасибо тебе, Роуэн.

Она разглаживает последнюю повязку на моей коже медленным движением большого пальца, а затем ее прикосновение исчезает. Затем она встает и пятится назад, останавливаясь на пороге, обхватив себя рукой за локоть.

— Я пойду, начну с подъездной дорожки, — говорит Слоан и, в последний раз неуверенно улыбнувшись, исчезает.

Я жду долгое мгновение. Ее тихие шаги ведут к входной двери, а затем все звуки в доме затихают.

Она могла бы ускользнуть в ночь. Оставить все это позади. Сделать все возможное, чтобы ее никогда не нашли.

Но в течение следующих трех дней каждый раз, когда я думаю, что она исчезнет, она доказывает, что я ошибался.

8

ПОД СТАКАНОМ

СЛОАН

Знаешь, что я сделал сегодня утром?

*глубокий вздох*

Украсил свой штрудель из тостера.

Очаровательно. Я удивлена.

Штрудель в тостере? Я думала, его изобрели для подростков с гормональным дисбалансом, которым требуется обработанный сахар, чтобы нормально функционировать утром? Надеялась, ты взрослый мужчина.

Я человек, который обожает слоеное тесто и ванильную глазурь, на которой можно написать «ПОБЕДИТЕЛЬ».

Я на 100 % ненавижу тебя.

А я на 100 % уверен, что однажды

ты меня полюбишь!

Прошло шесть месяцев.

Шесть месяцев прошло с тех пор, как мы виделись. Шесть месяцев ежедневных бесед. Шесть месяцев Роуэн рассказывал мне о том, как он празднует свою победу. Шесть месяцев мемов, шуток, сообщений, а иногда и звонков, просто чтобы поздороваться. И каждый день я с нетерпением жду этого. Каждый день внутри согреваются мои темные места.

И каждую ночь, когда я закрываю глаза, все еще представляю его в луче лунного света на подъездной дорожке в Западной Вирджинии, склонившегося на одно колено, как будто он собирался принести клятву. Рыцарь, облаченный в серебро и тень.

«Я считаю, что сначала ты хотел поглазеть, а потом убить ее», — говорил он. Фрэнсис молил о пощаде, сжимая руку Роуэна. И Роуэн ответил лишь шепотом, но эти слова высвободили демона из его сердца. Ничто не встало бы между ним и яростью, которая сжигала его изнутри. Не осталось маски, за которой можно было спрятаться.

— Он буквально выбил из него все дерьмо, — говорю я Ларк, в последний раз просматривая диалог, откладывая телефон в сторону. Ставлю тарелку с попкорном между нами и беру Уинстона на руки, усаживая вечно недовольного кота к себе на колени. С Ларк мы тоже последний раз виделись шесть месяцев назад. В свойственной ей манере, в последнюю минуту ей предложили отправиться в турне с инди-группой, и она согласилась, переезжая из одного маленького городка в другой. И теперь она выглядит счастливой. Будто светится.

— Было жарко? — спрашивает она, собирая свои длинные золотистые локоны в беспорядочный пучок на макушке. Почему-то, у нее он всегда выглядит в идеальном беспорядке. — Вроде как звучит сексуально.

— Сексуально, да. Однако на минуту я забеспокоилась. Я привыкла к… контролю. А это было жестоко. Полная противоположность контролю, — мой взгляд падает на вязаный плед под ногами, который тетя Ларк сшила для меня в тот год, когда мы закончили колледж Эшборна. Тогда семья Ларк взяла меня к себе, сделала одолжение, за которое я никогда не расплачусь. Я просовываю пальцы в маленькие дырочки между переплетенными нитками, и когда снова поднимаю взгляд, Ларк наблюдает за мной, ее ясные голубые глаза прикованы к моему лицу. — Я чуть не оставила его там.

Ларк наклоняет голову.

— И ты плохо чувствуешь себя из-за этого?

— Да.

— Почему?

— Думаю, что он бы меня не бросил в подобной ситуации.

— Но ты не ушла.

Я качаю головой.

— Почему?

У меня болит грудь. Это происходит каждый раз, когда я вспоминаю, как он произносил мое имя, словно прерывистую молитву. Его поникшие плечи — яркий образ в моем сознании даже сейчас.

— Он казался таким уязвимым, несмотря на то, что сделал. Я не могла оставить его в таком состоянии.