Палач из Гайд-парка
Шрифт:
– Это еще предстоит проверить, – мрачно возразила Эмили. – Когда я была у тебя в марте, ты ничего не собиралась менять.
– А теперь все будет так, – решительно сказала Кэролайн. – В марте холода не хуже, чем зимой, и часто выпадает снег. Кроме того, могу я тратить свои деньги, как мне заблагорассудится?
Эмили села на край постели. Ее мать действительно выглядела прекрасно; ее кожа, казалось, светилась изнутри, в глазах были радость и задор. Эмили с ужасом представила себе, что станет с ней, когда она надоест Джошуа и тот бросит ее. Неожиданно Эмили почувствовала ненависть к актеру.
– Что
– Только косвенно… Нет, нет, даже совсем не касается.
– Ты чем-то озабочена? – настаивала мать. – Может, скажешь мне, что случилось, и мы вместе обсудим, как быть.
Эмили смущенно отвернулась к окну.
– Вчера я была на официальном обеде, – начала она, разглядывая великолепный цветной узор гардин, и вдруг умолкла. Все, что она собиралась сказать матери, вдруг показалось таким мелким и ничтожным… Она тщетно подбирала нужные слова.
– Да, я слушаю тебя. – Кэролайн поднялась повыше на подушках и села на кровати. – Ты кого-то встретила там и это очень важно?
– О, нескольких персон. Но одну из них ни в коем случае нельзя назвать важной.
Кэролайн нахмурилась, но она была терпелива и не торопила дочь.
– Важно то, что она сказала, – наконец выпалила Эмили. – Это была леди Малмсбери, если ты хочешь знать…
– Мать Селины Корт? – На лице Кэролайн было удивление. – Кстати, ты давно видела сэра Джеймса? Когда-то это был довольно приятный мужчина, не так ли? Теперь ты бы его не узнала. Растолстел, появилось брюшко, и стал лысеть. Я всегда считала, что Селина заслуживала лучшей партии, но Марии Малмсбери не терпелось поскорее сбыть ее с рук.
– Да, он никогда мне не нравился, – согласилась Эмили, несколько овладев собой. – Леди Малмсбери сказала мне, что видела тебя у театра водевилей в странном наряде – шелковый тюрбан и платье, как она выразилась, без намека на талию. С тобой были еще Джошуа Филдинг и другие актеры. Вернее, ей показалось, что, возможно, это была ты. Однако я сразу поняла, что она хотела сказать. Это, бесспорно, была ты.
– Да, мы отлично провели вечер, – оживилась Кэролайн, и глаза ее заблестели от приятных воспоминаний. – Было так весело. Никогда не думала, что некоторые из легких песенок так хорошо запоминаются. Я давно так не смеялась. А смех, как ты знаешь, полезен. От смеха лица людей поразительно меняются.
– Но шелковый тюрбан, мама! – патетически воскликнула Эмили.
– Ну, и что такого? Шелк – это великолепнейшая ткань, а тюрбан всем к лицу.
– Но тюрбан, пойми, мама! А платье? Если ты решила выйти в свет, то могла бы одеться соответственно. Даже эстетствующие модницы давно отказались от экстравагантности.
– Моя дорогая Эмили, я не собираюсь позволить Марии Малмсбери указывать мне, что носить, в каком обществе появляться и какие театры посещать. А от твоих эстеток меня тошнит. Я очень люблю тебя и Шарлотту, но не позволю вам ставить мне какие-либо условия. – Она ласково дотронулась до руки дочери. – Если я чем-то огорчила вас и вам стыдно за меня, я очень сожалею,
– Ты сама в этом участвовала, мама, – возмутилась Эмили. – Всего шесть месяцев тому назад! Как ты можешь…
– Я знаю, – перебила ее Кэролайн. – И если обстоятельства сложатся так, я снова это сделаю. Жизнь показала, что тогда я была не права, стыдясь этого. Придет время, и, возможно, ты тоже поймешь, как ошибаешься сейчас.
У Эмили вырвался вопль отчаяния.
– И это все, что тебя беспокоит, дорогая? – ласково спросила Кэролайн.
– Ради бога, мама, разве этого мало? Моя мать бывает в обществе актера вдвое моложе ее и совершенно не беспокоится о том, как это губительно для ее репутации! Ее видят на Стрэнде в экстравагантных одеждах…
– Ну, знаешь, милочка, чем больше я отпугну респектабельных ханжей от избирательных урн, тем больше будет шансов у нереспектабельного люда проголосовать за Джека, – весело рассмеялась Кэролайн. – Будем надеяться, что их больше, чем ханжей. Но если ты хочешь, чтобы я сидела дома и носила одежду цвета королевского пурпура, боюсь, я не пойду на такие жертвы, как бы мне ни хотелось, чтобы Джек победил.
– Я думаю не о Джеке. Я думаю о тебе, мама, – запротестовала Эмили, и была искренней, ибо мало верила в победу мужа на выборах. – Что будет с тобой, когда все кончится? Ты думала об этом?
Радость исчезла с лица Кэролайн, и Эмили увидела, какой беззащитной могла быть ее мать. Ей вдруг захотелось обнять ее, как обиженного ребенка.
– Став старой и одинокой, я сохраню прекрасные воспоминания о времени, когда я была счастливой, когда меня любили, хоть я и знала, что это всего лишь краткий миг счастья. – Кэролайн произнесла эти слова очень тихо, опустив глаза на розовое одеяло. – Я познала радость общения и дружбу, какие достаются не каждой женщине, и мои воспоминания не будут горькими. – Она подняла глаза на дочь. – Вот что будет со мной потом. Я не впаду в отчаяние и не заставлю вас с Шарлоттой выслушивать мои жалобы и утирать мне слезы. Тебя устраивает такой вариант?
К своему удивлению, Эмили увидела в глазах матери слезы.
– Нет, мне… мне будет так жаль тебя… – Дочь хлюпнула носом и стала безуспешно искать носовой платок.
Кэролайн вытащила свой из-под подушки и протянула его дочери.
– Такова цена любви, девочка, – сказала она тихо. – Обычно ее платят родители за любовь к своим детям, а иногда бывает наоборот. Единственное спасение – это любить не так сильно, чтобы потом не страдать. Но это означало бы, что какая-то часть тебя должна умереть.
Долгий вздох Эмили был похож на стон. Она ничего не могла сказать в ответ, да это и не требовалось.
– Расскажи, как проходит избирательная кампания. – Кэролайн осторожно взяла из рук дочери свой носовой платок. – А как новый дом Шарлотты, ты была там?
– Да, сейчас он выглядит ужасно. Но я уже представляю, каким красивым он будет – ведь в него столько вложено, по крайней мере, сто фунтов, а возможно, и все двести. – Она принялась оживленно рассказывать матери о новом доме сестры.