Палач Рима

Фаббри Роберт

При этих ее словах из камеры донесся протяжный вопль, а по двери забарабанили кулаки. Веспасиан сделал шаг вперед.

— Но, домина, убийство собственного ребенка идет вразрез со всеми…

Он не договорил. Ему на рот легла ладонь Палла. Управляющий оттащил его от двери. Веспасиан обернулся к нему и не поверил своим глазам: впервые на обычно безмятежном и непроницаемом лице грека был написан гнев.

— Я поступлю так, как ты велишь, домина! — четко и громко произнес Палл, глядя в глаза Веспасиану, после чего повернулся и

поволок его вверх по ступенькам. Когда они оказались наверху, Веспасиан оглянулся. Антония сидела, сложив на коленях руки, и смотрела прямо перед собой на закопченную стену. Она как будто не слышала воплей дочери, доносившихся из-за двери камеры.

— Веспасиан! — окликнула его Ценис, подбегая к нему, когда они с Паллом вернулись в атрий. — Что происходит?

Он обнял любимую за плечи и зарылся лицом в ее волосы.

— Демонстрация силы воли твоей хозяйки. Она только что вынесла смертный приговор собственной дочери и теперь решила выступить в роли палача.

Он отпустил Ценис и несколько раз ткнул пальцем в сторону, откуда теперь доносились истеричные вопли.

— Пусть она ее ненавидит, это ее право, — крикнул он Паллу. — Но как можно такое?

— Ей ничего другого не остается, — ответил Палл, к которому вернулась его былая невозмутимость. — Потому что она знает: если этого не сделать, Тиберий, чести ради, непременно отомстит за сына, причем куда более страшным образом. Клавдий, Калигула, Гемелл — все они умрут, а с их смертью власти лишится и она сама.

— Если это единственный способ удержать власть в Риме, то я лучше вернусь к себе в провинцию.

Ценис посмотрела на него и медленно покачала головой. Крики тем временем продолжились.

— Нет, любовь моя. Ты останешься здесь и научишься у нее силе. Палл прав: если она так не сделает, то Тиберий будет вынужден из соображений чести убить всех остальных своих родственников.

— А почему нет? Калигула мой друг, и я не желаю ему зла. Но я видел, каков он, и точно знаю: не дай нам боги иметь такого императора. Мы бы только выиграли, получи Тиберий свободу выбрать себе самого достойного преемника.

— Ты считаешь, что он так поступит? А если он выберет наихудшего, чтобы на его фоне его самого потом вспоминали как хорошего? Если он выберет тирана?

Веспасиану тотчас вспомнился безумный и капризный старик на Капри, и ответ на вопрос Ценис нашелся у него почти сразу.

— Он выберет тирана, и это будет его веселить, потому что…

Он недоговорил, и по лицу его как будто промелькнуло прозрение. Он облегченно вздохнул.

— То есть, нам лучше иметь такого императора, как Калигула, каким бы распутным тот ни был. По крайней мере, Антония сможет оказывать на него влияние, верно?

— Я тоже склонен так думать. Именно поэтому я не позволю тебе ее переубедить. — Палл высоко поднял ключ от камеры Ливиллы. — Я отдам этот ключ моей хозяйке лишь тогда, когда она исполнит свой долг по отношению к Риму. Так

будет лучше для всех нас.

Веспасиан посмотрел на ключ и с ужасом понял: Антония отдала его Паллу, потому что не доверяла себе. Она опасалась, что материнские чувства перевесят чувство долга.

— То есть она делает это вопреки себе самой?

— А ты как думал?

— Да, потому что иного выхода нет.

— Это почему же? Она могла бы взять нож и приставить его к горлу собственной дочери. Она этого не сделает. Да и любой на ее месте. И потому она вынуждена терпеть стенания Ливиллы и видеть, как та медленно умирает. Сама она узрит в этом наказание за убийство ребенка, но она готова принять его, чтобы выполнить свой долг перед Римом.

Веспасиан обернулся в ту сторону, откуда доносились крики и плач.

— Что же, кажется, я понял и готов рукоплескать ей за ее мужество. Она платит высокую цену, но цену, без которой нельзя исполнить свой долг.

Палл пожал плечами.

— У нее есть сила воли, и если подумать, ничего другого ей не нужно.

— За это она должна быть благодарна. — Веспасиан посмотрел на Ценис и вздохнул. — А теперь я должен найти в себе силы, чтобы уйти и выполнить мой долг.

Ценис протянула руку и погладила его по щеке.

— Ты найдешь в себе силы его выполнить, так или иначе, — улыбнулась она.

Веспасиан сделал шаг назад и пристально посмотрел на Ценис. В эти мгновения ему хотелось одного: как можно глубже погрузиться в нее, очиститься в ее объятиях от забот и ужасов дня. Увы, он знал: это еще не конец.

— Палл, — тихо сказал он. — Будь добр, пусть кто-нибудь проводит Ценис в дом моего дяди. Сомневаюсь, что в ближайшие дни твоей хозяйке понадобятся ее услуги.

— Я сделаю это сам.

— Увидимся позже, любовь моя, — сказал Веспасиан и, приподняв Ценис за подбородок, нежно поцеловал ее в губы.

— Ты куда?

— В Курию. Выполнить свой долг, причем малоприятный, по мнению дядюшки Гая. Не знаю, что это такое. Но по сравнению с тем, что делает Антония, мне теперь все остальное покажется мелочами.

Он снова поцеловал ее, на сей раз с большей страстью, и направился к выходу. В его ушах по-прежнему стояли исступленные вопли Ливиллы, а перед мысленным взором всплывала картина: Антония, спокойно сидящая перед дверью, за которой умирает ее собственная дочь. Взбодренный примером Антонии, он зашагал прочь.

Когда Веспасиан вошел в распахнутые двери Курии, в Сенате царил оглушительный шум. В дальнем конце зала перед обоими консулами стояли два ребенка — мальчик лет четырнадцати и девочка лет шести-семи. На ступенях с обеих сторон от них на складных стульях расположились сенаторы, которые старались перекричать друг друга.

— Я спрашиваю вас, Призванные Отцы, — кричал, надрываясь, консул Трион, — как вы можете выносить такой приговор невинным детям, которые не совершали никаких преступлений?