Палачи и придурки
Шрифт:
— Ждать! — повторил он и ткнул пальцем в привинченную к полу деревянную скамью.
Опять же, слегка лишь приоткрыв дверь, он протиснулся в нее и захлопнул плотно, чтобы не улетучивались из кабинета, не проникали в коридор тайны следовательской работы.
— Итак, — сказал он, садясь за стол и с некоторым недоумением взглядывая на Вульфа: сбивала его с толку ироническая усмешка Александра Григорьевича — как нацепил он, едва войдя в кабинет, эту усмешку на свою вылепленную из интеллигентных складок физиономию, так и не снимал ни на секунду, и как ни примеривался Виталий Алексеевич, все не мог решить, с какой стороны подступиться, чтобы пробить ее, — продолжим наши
— Это говорили древние? — еще ироничнее вскинул бровью Александр Григорьевич.
— Ну... может, и не древние, может, и вообще никто не говорил...
— Отчего же, наоборот: люди так часто повторяют эту присказку, что она стала отвратительной банальностью и перешла в словарь работников прилавка и общественного питания. Человек интеллигентный не станет ее употреблять.
Виталий Алексеевич, медленно наливаясь краской, вцепился пальцами в край стола, словно намереваясь оторвать его от пола и сокрушать им собеседника, взгляд стал прозрачен, и сквозь эту прозрачность виделась знойная, убийственная пустыня, рот же оскалился в ледяной, арктической улыбке. Он выключил магнитофон и сказал тихо-тихо:
— Ты, с-сука, учить меня будешь? Еще не сиживал в карцере с крысами на воде и хлебе? Я устрою. Хочешь? У меня есть такие права.
Александр Григорьевич скучно, уже без иронии посмотрел на него.
— Ну вот что, любезный, — сказал высокомерно, — мне надоело тут слушать, как вы несете ахинею про преступления профессора Чижа. Хочу сразу все поставить на свои места. То, что вы про него говорили — собачья чушь. Всеволода Петровича я знаю давно и преклоняюсь. Он бессребреник, и ваши измышления про взятки мне просто смешны. Плохо работаете, не чисто.
Виталий Алексеевич смотрел на него тем же пустынным взглядом, и слова с трудом долетали до сознания. Он видел тускло блестевшую на солнце лысину Вульфа и испытывал неодолимое желание трахнуть по ней чем-нибудь тяжелым.
— А за компанию с ним не желаешь ли, интеллигент вонючий? — проговорил он так же тихо. — Я могу! Я все могу!
Александр Григорьевич взглянул на него как-то удивленно и прочиталось в его взгляде: ты что, дурак?
— Я прекрасно понимаю ситуацию, — продолжал он, повысив голос, выделив фразу интонацией, как бы ставя следователя на место, и Виталия Алексеевича опять перекосило от злости. — Она прозрачна и неприхотлива, как оконное стекло: кто-то решил раздавить, скушать Чижа за то наше дурацкое заявление. Да, теперь-то я понимаю, что это была глупость. Впрочем, понимал и тогда, но неважно. Сплелись, сплелись сети в высоких сферах для бедной пташки!
— Но-но! Не зарывайся!
— Сплелись. Однако я, при всем моем уважении к Всеволоду Петровичу, препятствовать вашей охоте не стану.
— Н-ну?! — развеселился вдруг Виталий Алексевич. — Так-таки и не станете? Премного вам за это благодарны!
— Не стану, — Александр Григорьевич не обращал внимания на эмоциональные метания Виталия Алексеевича, смотрел мимо презрительно, и непонятно было, следователя ли он презирает или весь мир. — Спросите, почему?
— Ага! — продолжал веселиться Виталий Алексеевич. — Почему?
— Отвечу: профессор Чиж — подвижник, а человечеству подвижники не нужны. Более того, они вредны, ибо создают ложную, усыпляющую иллюзию, будто человек — средоточие доброты и милосердия. Чушь! Человек — это чертополох, сорняк на чистом и благородном теле Природы, и скоро она вырвет его с корнем! Да, еще два-три десятилетия, от силы пятьдесят лет, и человечество захлебнется в собственном дерьме, уничтожив среду обитания
— Чувствую, — усмехнулся следователь и подумал: «Хоть и гнида, а излагает правильно!»
— И выхода нет, потому что погряз человек в эгоизме, все себе гребет от Природы — дай, дай! — кричит. И ведь понимает, предвидит конец свой, а расстаться с эгоизмом, с сиюминутным благом сил нет! Увяз человек в порочном круге: развитие производства требует увеличения народонаселения Земли, а увеличение народонаселения требует еще большего развития производства, дабы прокормить его. И этот замкнутый круг ведет к уменьшению жизненного пространства, к разрушению среды обитания. Вот вам простейшая формула Апокалипсиса, конца света! Так на кой черт, скажите, нужны подвижники? Чижи и прочие? Лечить человечество — это все равно что умирающему от рака ставить клизму в надежде вылечить его. Ну хорошо, представьте себе такое положение вещей: сегодня я вылечил некоего гражданина Х. Сделал ему сложнейшую многочасовую операцию на сердце, стоившую мне громадных физических и моральных усилий. А завтра этот гражданин Х пойдет и у себя на заводе выпустит в реку, из которой пьют люди, какую-нибудь химическую гадость, и от этой гадости начнут умирать дети. Может быть, мои дети! Как вам это понравится?
— Экий вы, однако! С такими мыслями... зачем жить? Может, повеситься лучше? — хохотнул Виталий Алексеевич.
— Может, и лучше, да только я не повешусь, потому что живу из любопытства. В свое время я определил диагноз болезни человечества и теперь наблюдаю за ходом ее развития. Все идет согласно предсказанному плану.
— Прямо Мефистофель какой-то!
— Нет, я не Сатана, я — человек анализирующий, только и всего. В жизни же — человек благонамеренный, трезвый, исправно выполняющий свой долг. Лечу, как это ни странно, и лечу не хуже, а во многих случаях лучше других. И вот, согласно всему мной вышеизложенному, заявляю: кушайте Чижа, а я посмотрю, полюбопытствую. А за сим разрешите откланяться. Я все сказал, — и небрежным жестом он протянул следователю повестку. — Отметьте.
Виталий Алексеевич несколько раз раскрыл рот, что-то хотел сказать, но не нашелся, подмахнул повестку и проставил время, сверив с часами. Протянул и не удержался от ехидного замечания:
— А все же повесточку-то вот попросили отметить! Хоть и грядет конец света! Боитесь взыскания за просроченное на работе время?
— Боюсь! Страсть как боюсь всяких взысканий! Что делать, так же прост человек и приземлен, как сложен и возвышен!
Произнеся такую загадочную фразу, Александр Григорьевич направился к двери, и уже взялся за ручку, но остановил его тихий голос следователя:
— Послушайте! Если вам так безразличен Чиж, даже более того, вреден, по вашим словам, так подпишите показания, что вам стоит? Черт с ним, с Чижом, все равно он никуда не денется, а вам, глядишь, и польза какая-нибудь выйдет, а?
Александр Григорьевич медленно обернулся.
— Вы за кого меня принимаете? Нет уж, кушайте сами. Ничего я подписывать не буду.
И вышел, хлопнув дверью.
Долго еще что-то дребезжало в кабинете от хлопнувшей двери, долго вздрагивали стекла на окнах. «Ну и фрукт! — подумал Виталий Алексеевич. — Как говаривал один великий украинский философ: «Скильки усякого говна на билом свите е!» Хотелось бы все ж-таки знать, что за заявление они там накатали. Хотя... зачем мне?»