Палачи и придурки
Шрифт:
— Не взятка это! — в отчаянии вскричал Феликс Яковлевич. — Подарок!
— Подарок, подарок, — благодушно уже сказал Виталий Алексеевич, быстро строча по бумаге изящной шариковой ручкой. — Вот этот подарок мы сейчас и оформим, распишемся под ним. Извольте! — он протянул вполовину исписанный листок через стол.
Взял Феликс Яковлевич листок дрожащими руками, хотел прочитать, но строчки двоились, сливались.
— Ну, ну! — подбадривал следователь, перегнувшись через стол, нависая над ним как рок, как неизбежность.
— Отлично! — моментально выхватил из-под руки его листок Виталий Алексеевич и сунул в папку. — Отлично! Надеюсь, вам известно, что дающий взятку несет такую же ответственность, как и берущий ее...
— То есть! Вы хотите...
— Как и берущий ее! — повторил Виталий Алексеевич с нажимом. — Но! Откровенное признание или, иными словами, явка с повинной — а именно так мы оформим ваше заявление — часть вины снимает. Суд, разумеется, учтет.
— Какой суд! Да вы что... да вы...
— А как же, дорогой вы мой! Вы что же, до сих пор еще не уразумели, в какую историю влипли? Ведь я вас не для приятной беседы вызвал повесткой. Для бесед, поверьте, мы здесь временем не располагаем.
— Этого не может быть! Послушайте, това... гражда...
— Пока что еще «товарищ». Пока!
— Товарищ! Этого нельзя допустить! У меня семья! Жена, дети...
— Ну, любезный Феликс Яковлевич, разве можно быть таким неоригинальным! Жена! Дети! Вы меня разочаровываете, ей-богу! При чем здесь жена и дети?
— И теща! — добавил Феликс Яковлевич. Все ниже и ниже сползал он со стула, и вскоре лишь всклокоченная голова его торчала над краем следовательского стола.
— И бабушка с дедушкой? — саркастически усмехнулся следователь и небрежным, неуловимым движением нажал магнитофонную кнопку.
И оглушил Феликса. Яковлевича собственный его голос:
— «Что же вы хотите, если семьдесят лет злоба копилась в концлагерях, в очередях, в трамваях, в приемных бюрократов и откладывалась в наших генах! Ее еще на внуков и правнуков хватит!»
— Узнаете? Ваш, ваш это голос! Значит ничего, кроме злобы вы в стране нашей не видите? Значит, по-вашему, никаких достижений, все у нас плохо? Вот отсюда и облик ваш моральный! Ничего святого-то не существует!
— Простите! — вымолвил придушенно Феликс Яковлевич.
— Ну ясно! Чуть что — сразу: «простите!» А так и страна для вас плохая, и все не так не этак, все плохо и хочется в Швецию умотать, а? — хитро прищурился Виталий Алексеевич на доцента.
«Откуда он про Швецию знает! — бухнуло у того в голове, — Про приглашение! А-а, почтовый ящик! Вот оно! Значит, было приглашение от Свенсона, было!»
— Да, —
Феликс Яковлевич подался вперед так, что подбородок его оказался как бы положенным на край стола, белыми холеными ручками он ухватился за столешницу, и казалось, будто стоит он там на задних лапках.
— Блохин, миленький, — тихо простонал, — не надо суда! Не надо следствия! Я все... как скажешь... Не надо, а?
Виталий Алексеевич откинулся на спинку стула и руками развел, словно бы в сомнении.
— Ну уж и не знаю, не знаю! Разве только... разве только полнейшее и откровеннейшее признание! Как на духу! Если все напишете...
— Н-напишу, — прошептал Феликс Яковлевич.
— Все до мельчайших подробностей. И как спаивает ваш профессор народ казенным спиртом, и про взятки с больных, и про злоупотребление служебным положением, и про... Одним словом, идите домой и пишите. Обстоятельно, подробно. Вот тогда, может быть...
— Иду, — поднялся Феликс Яковлевич, закивал согласно, бочком продвигаясь к двери.
«Ай-яй! — разочарованно покачал головой Виталий Алексеевич, оставшись один в кабинете. — Мелкий, ничтожный народец! Даже противно, честное слово!»
Он еще посидел, побарабанил по столу пальцами в задумчивости, вдруг встрепенулся, подхватил под мышку папку и твердым, уверенным шагом победителя направился в кабинет шефа своего, прокурора Ивана Семеновича.
Кислым, неустойчивым взглядом встретил его Иван Семенович.
— Чего сияешь? — хмуро спросил, и Виталий Алексеевич мгновенно согнал с лица победительную улыбочку. — Тут опять из суда оправдательный приговор, а он сияет. Ну, садись, не стой над душой. Что у тебя?
С готовностью распахнул перед ним папку Виталий Алексеевич.
— Информирую, Иван Семенович. Судя по всему, там... кладезь, который разгребать да разгребать.
— Ну-у? Ай-яй-яй! А ведь какой приличный человек с виду! Светило медицинской науки! Профессор, знаменитость! Вот и поди ж ты!
— Темна душа человеческая и темны его мысли!
— Угу. Ну давай, дружок, разгребай. Только смотри у меня! — Иван Семенович погрозил кулаком. — Чтобы потом никаких вот этих... оправдательных приговоров!
— Обижаете, шеф!
— Смотри!
— Все будет тип-топ. Вот только один момент... уточнить. По всем этим делам предполагается пространное письмо. Так на чье имя? На ваше?
— Зачем же на мое! Нет-нет, это... нельзя. В обком, только в обком, а уж они там знают...
— Понятно. Так я пошел?
— Топай. Но смотри!
«Ага, все ясненько! — сказал себе Виталий Алексеевич, едва захлопнулась за ним дверь прокурорского кабинета. — Вон куда замахнулся профессор! Вон на кого гавкнул!»